— Мар!..

И она почувствовала, как и её губы сложились в эту внезапную энергическую улыбку, округлившую упруго щёки, тоже такие нежно-смуглые... И вырвалось, такое радостное невольно:

— Таял!..

Они подбежали друг к другу, но сбежавшись почти вплотную, не обнялись всё же... Она завела руку назад, махнула пальцами по волосам растрепавшимся. Он сказал совсем попросту, с этими мальчишескими интонациями, что она красивая... Но она быстро проговорила, что ей надо переодеться, и побежала стремглав, мелькая в воздухе влажном, близком к земле, босыми пятками. Она чувствовала радость, радость освобождения и предвкушения новизны. Отвеяв с дороги, будто ненужную шелуху, разговоры о Цезаре и чтение «Галльской войны», живая жизнь прибежала вновь прямо на Маргариту длинными сильными ногами, мальчишескими, мужскими...

Ели, хохотали беспричинно, играли в египетские шашки, хохоча то и дело. О политике речи не было, слова «Цезарь», «Помпей», «Рим» не произносились. Она уже знала, что нынешней ночью случится то, что давно уже должно было случиться. Она не боялась, ждала радостно, нетерпеливо, уже совсем недолго...

Ночью она узнала тот самый спальный покой... Он тоже узнал. Засмеялись вдвоём. Это узнавание и дружный смех сблизили их. Лицо Хармианы имело странное выражение, сумрачное и торжествующее, когда она проворными руками делала постель на широком ложе...

Сначала было хорошо, обнялись голыми руками, голыми телами горячо, стали целоваться... Она разгорячалась, внизу сделалось мокро... Потом она увидела — лежала навзничь — как он в полутьме тёр пальцами обеих рук большой фалл, вставши на колени... Пальцем твёрдым что-то раздвигал в её женском месте, грубо. Хмурый и белозубый. Твёрдый, острый и, должно быть, грязный ноготь царапал её нежные мясистые складочки внизу... Затем его рука направила в неё длинный плотный, с набухшими жилками, конец... Она зажмурилась и закричала от боли... Руки его сделались совсем крепкими, твёрдая его грудь давила её упругие груди... Она невольно сжимала ягодицы и приподымала чуть... обхватила руками, сомкнув на его спине, и будто вспомнив что-то, царапала твёрдые лопатки ногтями... и целовала, целовала твёрдый рот приоткрывшийся, воняющий чесноком и египетским ячменным пивом... Она умирала от этой боли... Не было ничего, кроме боли... Это долго длилось... Его тело было угловатым, больно упиралось в неё... Льняная простыня липкая... Потом он встал, нагнулся и поцеловал её запёкшиеся губы чмокающе... Вышел голый, волоча по полу рубаху... В ванной слуга будет поливать его... тереть губкой... Было хорошо, потому что наконец-то случилось... Но было обидно, потому что ничего, кроме боли, никакого наслаждения... В ванной комнате, облицованной мрамором, Хармиана долго обмывала её... От страшной боли внизу Маргарита передвигала ноги с трудом... Хармиана уже убрала окровавленную липкую постель, постлала чистую... Маргарита лежала, протягивала, не глядя, руку на столик, жевала печенье... Таял отправился на большие пруды, удить лобанов... Пришёл в спальню, говорил с ней, справился о её здоровье. Она понимала, что он думает о себе; ему хочется быть с ней, а её нездоровье этому помеха. Он даже сделался подозрителен, думал, не притворяется ли она... Косился хмуро... Сказал, что даст ей покой... На другое утро вошёл к ней решительно, был с ней. Овладел ею почти насильно. Не спрашивал, больно ли ей. Но это всё было не со зла, а от простого мальчишеского нетерпения... Днём они обедали вместе, лениво переговаривались, играли в шашки. Он позвал её на большие пруды. Она села в открытые носилки, разглядывала окружающее, деревья, небо... Изменилась ли она? Изменилось ли её восприятие всего того, что окружало её?.. Мгновениями ей казалось, что да, изменилось, всё изменилось; но тотчас решала — нет, не изменилось, нет!.. Смотрела на ужение. Ночью он снова был с ней. Завтракали вместе. Он спросил, поедет ли она с ним в Александрию, но спросил таким голосом, как будто она должна была непременно ехать с ним и не могла, не имела права отказаться. Это раздражило её. Он был простой, понятный; похожий на их отца и потому простой и понятный. Он уже был уверен в своей власти над ней, представлял себе эту власть до того скучной и обыденной, простой, лёгкой властью мужа над женой... Но она понимала, как это будет, в Александрии, больно уже не будет, но его конец будет жадно втыкаться в её женское место и не будет ей никакого наслаждения... Он, мужчина, будет принимать решения, командовать, а советоваться с ней будет свысока, или и вовсе не будет советоваться. Он уже сейчас думает, будто всё определено, будто она совсем принадлежит ему. Она даже чувствовала страх перед ним, страх женщины перед мужчиной. Это ещё сильнее раздражало её. Она старалась скрыть свой страх, старалась говорить спокойно и убедительно. Она сказала ему, что всё ещё немного больна. Он посмотрел хмуро и недоверчиво. Она понимала, он не верил не в её болезнь женскую, а в её приезд к нему в Александрию...

— Я приеду, — сказала она. И старалась говорить просто, естественно, обыденно...

Она вышла к воротам, проводить его и его свиту малую. Он ехал верхом. Она шла медленно, и он видел, что она не притворяется, а и вправду слаба женски-болезненно. Он сильно наклонился с коня и поцеловал её в щёку...

Она медленно возвратилась в дом. Отчего так больно? Он, должно быть, не умеет ещё быть мужчиной. Не разорвал ли он ей в женском месте?.. Сидела в нужнике позади ванной комнаты на стульчаке из известняка; стены, выбеленные известью, окружили её сердито и скучно, и будто хотели зажать, раздавить... Чувствовала, что внизу липко от крови. Заплакала беспомощно, склонив голову к правому плечу... Стояла в коридоре, припав плечом к стене, и плакала... Ирас бережно вела её к Хармиане... Только Ирас! Больше никто не любил её!.. Потом Хармиана воркующим странно голосом уговаривала её не плакать и говорила, что ничего плохого не случилось, и бережными плотными пальцами ощупывала, трогала её женское место... Потом Маргарита сидела на горшке обливном, и женское её место впитывало пар от мягко-душистых разваренных растений... Боль уходила, растворялась в этом пару целебном... Она прикрыла согнутые голые ноги полами домашней пёстрой распашной одежды, упёрла локти в колени, подпёрла щёки ладонями...

— Всё хорошо, всё хорошо! — повторяла Хармиана. — Надо всего лишь много ебаться, чтобы доебаться до наслады...

— Ты-то откуда знаешь такие добрые слова и дела?

— Был один. Рассказал мне. Ксинос.

Маргарита засмеялась дерзко; сама чувствовала, что дерзко:

— Был один?

— Один из тех, которых много было, — отвечала Хармиана, усмехнувшись.

Маргарита смеялась дробно. «Ксинос»! — «Кислый»!..

— Будет ещё хорошее, — сказала Хармиана, — только надо подождать...

После Маргарита удивлялась: как не догадалась, почему надо подождать!..

* * *

Она понимала, почему выжидали Максим и Аполлодор. Это было просто понять. Они, конечно, не хотели появляться, пока с ней был её брат-супруг. Теперь уже настоящий супруг!.. Потом приехал Максим и глядел-поглядывал, ждал её слов. Уже знал, что случилось...