* * *

Маргарита думала, что война сейчас же начнётся, однако прежде всего Цезарь попросил, чтобы она написала воззвание к египетскому народу, в котором, то есть в этом воззвании, объявляла бы себя законной правительницей страны и требовала бы свержения с престола своего брата Птолемея Филопатора. В этом воззвании не могло быть ни тени справедливости, истины и прочей ерунды; одна лишь вызывающая нахрапистая ложь!.. Только теперь Маргарита поняла, что эта написанная ею ложь и есть плата за то, чтобы стать царицей! Конечно, отец оставил трон супружеской чете, то есть ей и Таялу, но всё это теперь не имело значения! Не имело значения!.. Если я буду царицей, я спасу Египет от власти Рима! Сначала надо поддаться Риму! А Потин, Теодот, Акила, они всё делают неправильно! Они хотели дёшево купить Египту свободу, дёшево; подарив Цезарю такую гнилую игрушку — отрубленную голову Помпея!.. А я всё делаю правильно... Но на самом деле ей было противно, как тогда, когда, уже так давно, казнили Веронику и Деметрия!..

— Фактически брак между тобой и твоим братом не совершён? — спросил Цезарь. Она видела, что он уверен в её ответе, уверен, что она скажет «нет»!.. То есть нет, не совершён. А может быть, он думает, что она ответит «да», то есть да, не совершён!..

— Врак настоящий, — она опустила голову.

Он посмотрел с любопытством, но расспрашивать не стал... Теперь она предавала своего брата, который стал и её мужем, настоящим мужем! Наверняка она и Арсиною предавала. И для своего предательства она находила большое число оснований и оправданий. Только на самом деле она всё равно чувствовала себя предательницей и потому презирала себя!.. Цезарь сказал, что, конечно, было бы лучше признать брак Птолемея Филопатора и Клеопатры Филопатры недействительным, но возможно обойтись и без этого!..

— Брак недавно стал фактическим? — Теперь в лице его доминировала жёсткость...

— Я не хотела... — пробормотала она. Только ведь и это была ещё одна ложь. На самом деле она хотела!..

— Ладно, девочка, не думай об этом! — Цезарь небрежно потрепал её по волосам, сдвинув её головной платок на шею...

Она презирала себя...

Цезарь после того, как было обнародовано воззвание Клеопатры, обнародовал следующее заявление, о котором неизвестный автор пишет:

«...он был убеждён, что спор между царём и царицей принадлежит решению римского народа и его консула, и тем более касается его должности, что именно в его предыдущее консульство, по постановлению народа и сената, был заключён с Птолемеем-отцом союз. Поэтому он заявил, что, по его мнению, царь Птолемей и его сестра Клеопатра должны распустить свои войска и решать свой спор лучше легальным путём перед его трибуналом, чем между собой оружием...»[46]

— У меня уже есть войско? — спросила она.

— Его набирают, — отвечал Цезарь.

Она подумала, что это делает, наверное, Максим...

— А если Птолемей всё же склонится к переговорам?..

— Из Пелусия в Александрию уже направляется армия для твоего брата. Командующим Потин и Теодот предполагают сделать Акилу...

— Он плохой военачальник! Это даже я понимаю!

— Но они связаны все трое, друг с другом, и уже не могут разорвать эту связь! Слишком многое связывает их... Денежные и прочие дела...

Этот вопрос о деньгах встал перед ней совсем скоро во всей своей, немножечко бессовестной, наготе, голизне, так сказать... А покамест происходил короткий в достаточной степени период переговоров и дипломатических трюков. По каковому поводу неизвестный современник Цезаря; возможно, Оппий, или красноречивый оратор Гирций, ученик Цицерона, писал следующее:

«В завещании царя Птолемея были названы наследниками старший из двух сыновей и старшая из двух дочерей. Об исполнении этой воли Птолемей в том же завещании заклинал римский народ всеми богами и союзами, заключёнными с Римом. Один экземпляр его завещания был через его послов доставлен в Рим, для хранения в государственном казначействе [...]; другой с тождественным текстом был оставлен в Александрии и был предъявлен Цезарю запечатанным.

Когда это дело разбиралось перед Цезарем и он всячески старался в качестве общего друга и посредника уладить спор между царём и царицей, вдруг сообщили о прибытии в Александрию царского войска и всей конницы. Силы Цезаря отнюдь не были настолько значительными, чтобы на них можно было положиться в случае сражения вне города. Не оставалось ничего, как держаться в подходящих местах внутри города и узнать намерения Акилы. Во всяком случае Цезарь приказал своим солдатам быть под оружием, а царя уговорил отправить наиболее влиятельных из своих приближенных послами к Акиле и объявить ему свою волю. Посланные им Диоскорид и Серапион, которые перед этим оба были послами в Риме и пользовались большим влиянием у его отца Птолемея, прибыли к Акиле. Как только они показались ему на глаза, то он, не давая себе труда выслушать их и узнать о цели их прибытия, приказал схватить их и казнить. Один из них был тяжело ранен, но был вовремя подобран и унесён своими как убитый, а другой был убит на месте...»

Теперь сознание Клеопатры охвачено было некоторым конспирологическим азартом. В уме она выстраивала заговоры. Она полагала уже, что Диоскорид и Серапион принесены в жертву, что Цезарь притворяется, конечно, будто хочет примирить её с её братом; а её брат, разумеется, приотворяется, будто желает прислушиваться к советам Цезаря... И, наверное, все выстроенные ею в уме конструкции были всего лишь правдой!.. А самое гадкое было ещё впереди! Цезарь сказал ей своим обычным снисходительным и довольно-таки мягким голосом, что она должна поехать с ним в Александрию. Он предполагал, что её присутствие нужно для большей убедительности переговоров во дворце. Она понимала, что это не просьба и не предложение, но приказ! Она представила себе Таяла... Вот она входит в зал, вот она смотрит на него, он — на неё... Взгляд его выражает презрение, страшное для неё презрение к ней!.. Он видит её рядом с Цезарем и легко понимает, что она была в постели с этим римлянином. А то, что конечной близости не произошло... тем отвратительнее!.. Она не выдержит... Такого ханжества, такого притворства, какое сулят ей эти переговоры, она не выдержит. Она уже сейчас чувствует боль в груди, в сердце!.. Всё это она быстро говорила, объясняла Цезарю, и переплетала, ломала пальцы рук, и смотрела на него отчаянными глазами... Они сидели друг против друга на кожаных подушках; и она то приподымала, то роняла руки на колени... Он слушал молча. Она поняла, что он не уступит! Что делать? Решиться? Убежать к Таялу? Выступить с ним против Цезаря?.. Решительно порвать все связи с Римом? Начать открытое противостояние?.. Грудь будто наполнилась жарким воздухом, будто раздувалась внутри, стало больно. Рвотный ком подкатил к горлу. Она не могла сдерживаться. Подалась вперёд, невольно открыла рот широко. Пригнула голову, услышала отвратительные звуки рвоты. Потеряла сознание... Обморок и несколько дней телесной слабости, когда ей пришлось лежать в ознобе под одеялом, спасли её от этой унизительной поездки во дворец. Потом ей стало легче. Цезарь навестил её. Ей было стыдно, потому что он видел, как её рвало. Он улыбнулся, был снисходителен, даже добр. Она спросила тихо, как проходят переговоры. Он снова улыбнулся и отвечал, что скорее всего она не увидит его... он призадумался, будто подсчитывая в уме... да, несколько дней... или ещё дольше... Она спросила, видел ли он Арсиною, её сестру, принимала ли Арсиноя участие в переговорах. В его ответном взгляде уловила пытливость; поняла, что он не доверяет ей. Он отвечал, что не видал Арсинои. Может быть, сказал правду...