– Эй, хозяин, ты не умер? – с явной надеждой убедиться в обратном спросил Мозг.

– И не мечтай, – откликнулся я.

– Ну вот! Опять опроверг физику. Учитывая ускорение свободного падения и угол удара, ты должен был свернуть себе шею, – укоризненно сказал Мозг.

– Сколько раз повторять: не смей мне «тыкать»! – огрызнулся я. – Разве нас не затянуло в воронку омута?

– Судя по тому, что звездолет уцелел, нет, – ответил Мозг.

– Ясно. А сколько я провалялся без сознания?

– Не знаю. У меня обнулились все таймеры, – неохотно признался Мозг.

Держась рукой за свою шишку, я добрел до иллюминатора и остолбенел. Прямо перед моими глазами, занимая весь обзор, висела большая голубая планета, загроможденная тесно надвинувшимися друг на друга материками. Три материка походили на Евразию, по два – на Австралию и Антарктиду, а чуть выше, словно большой кусок жира в супе, в единственном экземпляре плавала в океане Северная Америка. Все материки выглядели совсем новыми – настолько новыми, что я бы не удивился, если бы на них была оберточная бумага. Я поочередно закрыл ладонью вначале правый, а потом левый глаз. Однако это ни к чему не привело: лишние континенты не исчезли.

Я спросил у Мозга, что это за мир, и выяснил, что он знает только то, что у этой планеты координаты Земли.

– Ты хочешь сказать, что это не Земля? – уточнил я.

– Ничего не хочу сказать, кроме того, что уже сказал, – проворчал Мозг.

Я был озадачен, однако пары эфира, размыв грани реальности, ограничили мою способность к удивлению. Я подошел к лазеропередатчику и покрутил колесико настройки. Прибор загадочно молчал, хотя прежде – в Солнечной системе – тарахтел не переставая, ловя все что угодно – от рекламы массажных стелек и телефонов доступных девиц до баптистских проповедей и указаний таможенной службы.

«Блин» дважды облетел планету, но так и не поймал наводящего сигнала ни одного космопорта. Тогда, как велит инструкция, я включил сирену, информируя, что иду на посадку вслепую, и стал снижаться. Уже в атмосферных слоях облака расступились, и я сумел, сманеврировав, посадить ракету.

То, что я счел поначалу лугом, оказалось болотом, затянутым зеленой ряской. Ракета опустилась в него и стала неспешно погружаться. Я едва успел выскочить из люка и на животе, вдоволь нахлебавшись вонючей жижи, выбрался из трясины. Когда я наконец оказался на твердой почве, место, где приболотился звездолет, отмечали только пузыри. Немного утешало лишь то, что Мозг сейчас торчит в трясине и сможет ругать меня сколько угодно, а я все равно его не услышу.

Даже если допустить, что болото неглубокое, о том, чтобы достать ракету одному, не могло быть и речи. Я огляделся. Планета, на которой я стоял, действительно очень напоминала Землю. Неожиданно ветер поднес к моим ногам растрепанный лист бумаги. Я поднял страницу, мелко исписанную формулами, и пошел в ту сторону, откуда ее принесло.

Вскоре впереди на равнине я увидел крошечное пятнышко. Когда подошел ближе, пятнышко приняло очертания человека. Посреди луга за большим столом, заваленным бумагами, сидел седобородый старец в сияющем белом одеянии и что-то писал гусиным пером, обмакивая его в чернильницу. В величественной и вместе с тем непринужденной осанке его, в неторопливых, продуманных движениях было нечто такое, что с самого начала вызывало благоговейное уважение.

Когда я подошел, старец мельком взглянул на меня и, не выражая удивления, продолжил писать. Я нерешительно положил найденную страницу на край стола, пробормотав, что ее унес ветер.

– Благодарю. Подожди немного, я сейчас закончу и займусь тобой, – сказал старец, не поднимая головы от бумаг.

С прежней сосредоточенностью он исписал еще половину страницы, а затем, воткнув перо в чернильницу, поднял голову и задумчиво посмотрел на меня.

– Ну здравствуй, Тит Невезухин. Вот ты, значит, какой – тот самый дезорганизующий элемент, из-за которого весь тщательно отлаженный механизм земной истории, долженствующий служить ко всеобщему благу, пошел наперекосяк, и я уже почти тысячу лет только тем и занимаюсь, что залатываю за тобой прорехи, – сказал он.

Я изумленно уставился на старца, не понимая, о чем он говорит и почему винит меня в том, что я пустил под откос цивилизацию.

– Знаю, что ты хочешь сказать, – продолжал седобородый. – То, что ты не хотел этого делать. Но хотел или не хотел – согласись, общего положения дел это не меняет. Катастрофа остается катастрофой. Из-за тебя история всей планеты превратилась в нелепый фарс, продолжающийся и по сей день. Ну признайся, тебе хотя бы стыдно?

Старец встал и крупными шагами заходил по лугу, глядя себе под ноги. Я терпеливо ждал, пока он остынет, что вскоре и произошло. Прекратив ходить, седобородый вновь повернулся ко мне:

– Молчишь, не защищаешься? И правильно делаешь! Единственное оправдание, которое ты мог бы привести, – раз это произошло, значит, так и должно было случиться. Проектируя Вселенную, я устраивал ее с тем расчетом, чтобы в ней не было места случайностям. А раз так, то и твоя разрушительная роль вполне закономерна.

Внезапно у меня закружилась голова, и луг поплыл куда-то из-под ног. Я бы упал, если бы не ухватился за стол. Дело в том, что я внезапно понял, кто этот старец, философствующий о моей вселенской роли.

– А кто вы? Неужели... – сбивчиво начал я.

Мой собеседник кивнул:

– Вот именно, я – Господь Бог. А ты, Тит Невезухин, – мое самое неудачное творение, заноза, с которой я ничего не могу поделать вот уже тысячи лет.

От этих сказанных с горечью слов я покраснел, ссутулился, как пойманный на первом же преступлении мелкий воришка, и забормотал, во что бы то ни стало желая оправдаться:

– А что я? Конечно, грешил, болтал, распускал руки, засорял космос пустыми консервными банками, но, с другой стороны...

Старец отмахнулся от меня, как от назойливой мухи:

– Молчи, несчастный! В том-то и беда, что пока ты еще не натворил ничего ужасного – так себе, заурядный набор грешков, не более того. Но вскоре... у меня волосы дыбом встают при мысли, что ты совершишь в самое ближайшее время!

Под пристальным взглядом старца я съежился еще больше.

– А ничего нельзя изменить, раз все мои грехи только предстоят? – спросил я.

Всевышний отрицательно мотнул головой:

– Нет. Это только для вас, моих творений, время линейно, на самом же деле оно создано как универсальное. Нет ни прошлого, ни будущего, есть единая временная ткань. Именно поэтому, хотя предопределения нет, по факту выходит, что оно существует. Разумеется, в твоем частном случае можно как-нибудь вывернуться и немного подкорректировать вечный принцип, но, увы, я не должен этого делать, так как создам моему оппоненту выгодный прецедент. Он только и ждет случая, чтобы окончательно развязать себе руки.