С каждой новой отнятой жизнью, особенный и без того меч, приобретал все большее эго, осознавая себя личностью. В конечном итоге именно меч стал придавать силу владельцу, а не наоборот.

Это была жизнь, полная боли и страданий, в которой никакая сила не принесла счастья ее владельцу. А когда срок жизни владельца подходил к концу, то артефакт решил не дать умереть своему хозяину, из-за чего он приказал построить эту гробницу и замуровать себя в ней.

С тех пор прошли тысячи лет, но владелец меча все ещё продолжал свое существование, пока это проклятое орудие было в его руках.

Мелькавшие сцены, описывающие жизнь другого человека исчезли, а вслед за ними наступила тьма, посреди которой находился дряблый, согбенный под тяжестью своей собственной жизни старец, устало смотря на него блеклыми глазами.

— Так кто-то все же пришел за ним? Как давно это было… Прошлое забывается, позволяя писать новые ошибки с чистого листа, не так ли, малыш? — проскрипел своим голосом этот человек.

Руун хотел бы что-то ответить, да голоса на было, он мог лишь созерцать, как над этой уставшей фигурой громоздилось форма меча, нависая над ним, словно дамаклов меч.

— Что же, надеюсь, ты не пожалеешь о своей выборе и не совершишь моих ошибок. Слушай же, новый владелец Мистлтейнна, не забывай, что он — живой, и его жажда жить не даст тебе умереть так просто, но спустя долгие века это станет для тебя не более, чем проклятием!

Голос старика блек, а картины сцен жизни старика вновь прокручивались в его сознании, вторя словам того.

— Ты будешь любить, но твоя любовь будет увядать на твоих глазах, пока она не сменится другой, а затем и она зачахнет, как увядает полевая трава. Жизнь человека как дым, пар из-за рта исходящий посреди зимы, появившийся на миг и исчезнувший тот час, но теперь тебе придется наблюдать за этим долгими веками! Тебе будет служить армии, но ты будешь видеть, как твои сильнейшие воины стареют и умирают, а их сыновья, которых ты совсем крохами держал на руках, теперь уже служат тебе вместо них, а затем состарятся и они. Ты узнаешь, что такой настоящая усталость бытия, бедное дитя…

Рууну от увиденных сцен казалось, что он только что буквально несколько веков прожил в теле этого странного человека, испытав тоже, что испытывал тот.

— Знай, что сила без мудрости разрушает лишь сама себя. Корова и змея могут пить из одного источника, но первая превращает её в молоко, принося благо людям, а вторая в яд, отнимающий жизни. Если меч проснется, то подчиняй, а не подчиняйся… — последние его слова звучали где-то далёким эхом, пока тьма отступала, возвращая безликого в реальность.

* * *

Когда он очнулся, то сразу осознал, что в глубине своего сознания ощущает ещё чье-то присутствие: что-то холодное, безразличное ко всему, спало в нем самом, никак не влияя изнутри.

Он тут же понимал, что меч каким-то образом слился с ним, став его частью. Нет, даже больше, частью его души, личности, им самим.

Благодаря осколком гномов он чувствовал в своей сознании письмена, выжженные теперь прямо на его душе языком гномов, который Руун уже успел узнать из воспоминаний жертв.

Меч, созданный древним гномом, нес в себе огромную силу, но сейчас был запечатан и раскрывался лишь с каждым новой десятой частью аспекта гномов.

Сейчас их было по прежнему семнадцать, а значит открыта лишь первая: привязка. Та особенность, из-за которой меч выбрал его, а ныне покойный драугр наконец обрел столь желанный покой.

Попытавшись подняться, он ощутил прилив боли: рана в животе открылась и из нее потекла струя крови, но бывший гладиатор итак знал, что время и без того играло против него, — ему срочно нужно было двигаться вперёд!

Сжав зубы, Руун, упираясь о колонну, все же поднялся, предварительно найдя свой меч.

Пошатываясь, Руун двинулся к проёму за троном, что теперь вновь был открыт. Он ощущал, что выход близко, — осталось только рукой подать!

Сознание медленно, но верно покидало его, заставляя все сильнее сгибать свою спину под эфемерным, но столь тяжелым весом усталости, навалившимся на его плечи.

Хромой, раненный и на последнем издыхании от отсутствия нормального воздуха, он наконец увидел новый обвал: упавшая плита, позволяющая подняться на поверхность прямо по ней.

Так и поступив, беглый гладиатор выбрался где-то в пещере у скального берега. Осмотревшись, Руун увидел внизу, прямо на песке, небольшую шлюпку на нескольких человек и тут же в нем закричало уже знакомое чувство опасности.

Резко развернувшись, он уклонился вбок от удара рукоятью меча по затылку, а затем перешёл в наступление, занося кулак для удара в живот на столь близком расстоянии.

Пред ним предстал пожилой мужчина, впрочем, не утративший с годами крепости и формы, поскольку легко блокировал удар ослабленного Рууна. Вслед за этим подбежало ещё несколько человек, окружая его.

Безликому пришлось перейти в защиту, отбивая удары безмолвных врагов в попытках подловить момент для ответа.

Впрочем, рана продолжала истекать кровью и срочно нужно было что-то делать, силы покидали его и он ощущал, что даже войти в состояние берсерка уже не может.

Решив пойти на рискованный шаг, он все же пронзил одного противника клинком, из-за чего тот издал болезненный стол и сразу же навалился всем своим весом уже мертвого тела прямо на Рууна, выигрывая пару секунд для товарищей.

Последнее, что он запомнил — мерзкую ухмылку старика и приближающиеся навершие его клинка, летящее прямо промеж глаз.

— Фух, ну и упрямый же ты, парниша, заставил старика вспомнить молодость, — тон Аарона был с нотками недовольства, но лицо играло радостью и удовлетворением, которое он явно давно ожидал.

— Стон, Морен, захороните товарища, а этого свяжите, а то больно резвый уж малый. Ах да, проверьте его рану, зажила ли, а то вдруг не того взяли, — будет очень обидно.

Раздав приказания, старик достал свою трубку, забивая ее табаком и раскуривая, устремляя свой взор в сторону города, что сейчас находился в огне, погружаясь в свои собственные думы.

— Закончили? Отлично, грузите его и отплываем на корабль.