— Оттого, видать, и утопили, что КРАЗ этот уже меченым стал. А так бы и загнать каким-нибудь фирмачам могли, в ту же Владимирскую область или Ярославскую.

— Площадка, на которой Дремов оставил свой КРАЗ, охраняется?

— Зачем? — удивился завгар. — У нас территория гаража охраняется. А площадка эта, для груженых машин, почти к самому забору примыкает. Так что, охрана там ни к чему.

— Но КРАЗ-то все-таки угнали?

Завгар только руками развел на это.

* * *

Головко уже заканчивал протоколировать эксгумацию трупа, как вдруг позвонил Бобылев.

— С тебя бутылец, Семен. Я, кажется, вышел на водилу, который размазал по асфальту того американца, Рудольфа Даугеля.

— И кто же это?

— Некий Илья Дремов, водитель КРАЗа, место постоянной работы — ООО «Речник». — И он вкратце пересказал все то, что рассказали завгар и охранник, дежуривший в ночь «угона» КРАЗа в офисе «Речника». — Что делать прикажете, господин следователь? Брать и колоть до самой задницы?

Явно довольный Бобылев был настроен более чем решительно, однако Головко вынужден был остудить его пыл:

— Я бы не спешил с его задержанием.

— Отчего так?

Головко молчал, анализируя возможные варианты, в том числе и тот, если Дремов будет стоять на своем и его не удастся расколоть «до самой задницы». Судя по всему, он спроворил себе настолько веское алиби, что расколоть его практически не удастся. А вот насторожить его вызовом в следственное управление и тем самым заставить затаиться не только его самого, но и заказчика убийства… Уж слишком велика была ставка, чтобы идти на подобный риск.

— Спрашиваешь почему? Да потому что Дремов — всего лишь исполнитель, шестерка, а мне нужен заказчик убийства. Бутылец, конечно, за мной, но главное сейчас — выявить криминальные связи Дремова.

Распрощавшись с явно недовольным Бобылевым, из рук которого уплывал «горяченький пирожок», Семен тут же перезвонил Бусурину:

— Нужна ваша помощь!

— Чем могу?

— Срочная разработка водителя КРАЗа. Илья Дремов…

Глава 25

Уже под вечер, когда были раскатаны по бревнышку полуобгоревшие, обуглившиеся стены и обнажилась наконец-то подпольная часть массивной пятистенной избы, Овечкин заинтересовался кладкой из красного кирпича, напоминавшей крошечный погребец, попасть в который можно было только из сеней, подняв четыре половицы.

Отбросив в сторону остатки чудом не сгоревших досок, под которыми зияла черная дыра, Овечкин догадался, что это и есть, судя по всему, тот самый тайник, наличие которого предполагал Головко.

Совершенно сухой, выложенный изнутри северным мхом, с деревянной полкой на ножках-подставах, его совершенно не затронул пожар, и это чудо Удинский участковый мог объяснить только небольшой иконкой Божьей Матери, которая, как бы спрятавшись от людского глаза и пожара, лежала ликом вниз под полкой.

— Семен! — окликнул Овечкин следователя, который уже заканчивал опрос соседей, помогавших разбирать остатки дома. — Можно тебя на минутку?

И негромко добавил, показав Семену на аккуратно сработанный колодец, размером метр на метр, дно которого было выложено тщательно подогнанным друг к дружке кирпичом, изолировавшим тайник от внешней сырости:

— Лучшего места для тайника трудно придумать. И иконки в сухости, да и в голову никому не могло прийти, что он мог бы хранить их под домом.

— И все-таки кому-то пришло, — резюмировал Головко, рассматривая иконку Божьей Матери. За то время, что он вел уголовное дело по факту убийства Державина, он прочитал несколько книг по русской иконописи и мог теперь с большей или меньшей точностью ориентироваться в иконах. Спасшаяся от лихого глаза и от огня икона Божьей Матери была написана не иначе как в семнадцатом веке и являла собой несомненную ценность. Он даже склонен был предположить, что это иконка работы Симона Ушакова, о которой как бы ненароком упомянула Ольга Викентьевна.

— Что, думаешь, его из-за этой иконки?..

Овечкин не договорил, но и без того было ясно, что именно он хотел сказать.

— Думаю, не только из-за этой.

Головко провел ладонью по тщательно выструганной деревянной полочке, на которой, судя по всему, и покоились спрятанные от лихих людей иконы, и уже с особой осторожностью провел ладонью по ее периметру.

Совершенно чистая посередине, к тому же более светлая, она была покрыта по краям запрессованным слоем многолетней пыли, и уже одно это говорило о многом. И в первую очередь о том, что владелец этого клада хранил здесь не одну только иконку Божьей Матери. Судя по более светлому рисунку, которого не коснулась пыль, иконы были уложены по всей площади подставки, вплотную друг к другу, и, насколько можно было предположить, в несколько рядов проложены пергаментной бумагой, которая валялась на кирпичном поддоне тайника. И судя по количеству этой бумаги…

Можно было предположить, что сын Луки Ушакова, Ефрем, имел все основания опасаться охотников за старинными иконами, не желая в то же время продавать возможно фамильные иконы, передаваемые от отца к сыну и далее. Возможно, сам себя спрашивал Семен? Вполне. Но все это теперь оставалось в плоскости предположений, догадок и версий. Ясно было одно.

Последнего иконописца из рода Ушаковых убили именно из-за тех икон, что хранились в тайнике. После чего вскрыли половицы и, видимо второпях, достали иконы из тайника, уронив при этом иконку Божьей Матери и даже не заметив этого. Что тоже говорило о многом. И уже после этого подожгли дом, имитировав утечку газа на кухне. Обговорив эту версию с Овечкиным, Головко попросил:

— Слушай, Степаныч, думаю, тебе это сподручней будет сделать, нежели мне. Поговори с людьми, ты же всех на этой улице знаешь. Может, кто-нибудь и сможет воссоздать словесный портрет того человека, который приезжал к Ушакову в день его гибели. Сам понимаешь, насколько всё это важно.

Утвердительно кивнув головой, Овечкин в то же время посчитал нужным заметить:

— Всё, что смогу, сделаю. Сам ведь знаешь, каким народ стал… Это не при советской власти, когда каждый бежал в сельсовет или в милицию, щас селянин осторожным стал, скрытным, порой даже собственной тени боится.

— И все-таки!

— Говорю ж тебе, постараюсь, значит, из штанов выпрыгну, но постараюсь.

Он замолчал и уже скорбным голосом произнес:

— Тем более что здесь не абы кого пришили, а самого Ефрема. Он, почитай, у нас за удинскую достопримечательность проходил. И должен доложить тебе, великим иконописцем был. Как, кстати, и отец его, и дед… А возможно, что и дальше корни уходили.

Головко слушал и не слушал Овечкина. Покоя не давала версия, подкинутая Златой. И если действительно в доме Ушакова был установлен проектор, воспроизводящий голограмму окровавленного «Спаса», то он был изъят еще до пожара. И если