нараспев говорит Ника, превозмогая одышку. — Ты ещё не знаешь, что тут будет.

— Я уже вижу, что всё плохо! — сжимаю зубы, подавляя ярость.

— Будет хуже, — выдыхает Ника, так и не приходя в себя. — Ещё хуже. Когда они вернутся и начнут…

— Они?!

— По малину в сад пойдём, в сад пойдём, в сад пойдём…

— Ника, Ника, проснись! — я легонько колочу её по щекам. — О чём ты?!

— Не подходи к двери. Там напряжение, а закоротить нельзя. И перекусить нечем эту говёную проволоку.

— Проволоку?! Тут нет никакой проволоки! — ору я в истерике. — Слышишь, Ника?! Я Даша! Даша! Номер четыре!

— Ты на крючке, Даша. Теперь ты — кусок дерьма. Как и я. Как и Лейла.

Я охаю и падаю на пол. Но меня сражает не оскорбление. Ника неосознанно говорит о своём прошлом. О том, что было до того, как началась эта заваруха.

Может быть, она знает?! И сможет ответить?!

— Ника, скажи, почему мы тут, — я говорю быстро и чётко. — Что за номера?

— Номера? — Ника заходится в кашле. — Что?!

— Почему ты номер четырнадцать?! — выкрикиваю я, презирая себя за то, что не спешу помогать Нике, а вместо этого мучаю её вопросами.

— Что выпало, то выпало, — отрезает Ника, снова заходясь в кашле.

Хмммм, уже что-то! Знать бы ещё, как обобщить полученную информацию.

— И куда дальше нам?! — выкрикиваю в самое её ухо.

— На смерть.

— Но почему на смерть?! Почему, Ника?!

— Холодно, — Ника приподнимает веки и ёжится. — Лейла, укрой меня своим одеялом.

— Почему на смерть?! — я снова впадаю в истерику, хватаю Нику за плечи и трясу её, трясу, срывая с её губ ошмётки крови и гноя. — Почему?! Умоляю, почему?!

Ника свешивает голову и начинает храпеть и булькать. Я в сердцах отпускаю её и бью себя по щекам. Каждая пощёчина похожа на взрыв воздушного шарика.

Что делать?!

Решение приходит спонтанно. Я сомневаюсь, что оно верное, но не нахожу иного выхода. Я тянусь к своему рюкзаку, открываю его и начинаю шарить по дну. Бутылка воды. Этот странный картонный символ — глаз в треугольнике. Вот она!

Я достаю камеру, что накануне сорвала с окна. Прижимаю ногтём крошечную — не больше бисеринки — кнопочку. К моему счастью, на корпусе загорается красный индикатор, а голубой глаз, что так напугал меня, начинает искриться и подмигивать.

— Супер, — комментирую я. — Потрясающе.

— Вода там, — бормочет Ника сквозь сон. — Строчка кривая. Я не успею. Спрячь её.

Я не обращаю внимания на её слова. Всё равно они не принесут ничего, кроме лишних сомнений. Я поворачиваюсь и смотрю точно в объектив камеры. Они должны меня услышать!

— Эй, вы, — говорю я уверенно, но дрожь в руках выдаёт моё волнение. — Уроды по ту сторону. То, что вы делаете, зашло слишком далеко. Одна уже умерла. Вторая — вот-вот уйдёт следом. Я требую скорейшего решения этого вопроса. Дайте нам знать, что происходит и для чего. Откройте нам память и путь наружу. Хватит.

Голубой глаз таращится на меня, как зомби. До чего хочется разбить его! Но сначала он должен сослужить мне службу. Даже дерьмо надо использовать с выгодой.

— Не откроют, — шепчет Ника окровавленными губами. — Забудь.

— Кто они?! — я бросаю камеру и налетаю на Нику. — Кто по ту сторону?!

— Это бизнес, — выдавливает она. — Бизнес, Лейла. Я не успела.

— Какой, к чёрту, бизнес?! Боже мой! Боже…

Я хватаю плечи Ники и утыкаюсь в её балахон. Меня бьёт истерика. Ника пахнет сладковатым гноем, потом и пылью. Подступившее отчаяние — водорослями. А мои слёзы не пахнут ничем.

Я ною, воплю, выкрикиваю проклятия. Кусаю губы, стараясь заглушить отчаяние болью. Только облегчение не приходит. Грудь по-прежнему сжимают спазмы, а спину — боль.

— Умоляю, — кричу я, отрываясь от Ники. — Умоляю, выпустите нас! Помогите, хоть кто-нибудь!

Ответом мне становится звенящая тишина. И солёный привкус слёз на губах. Как и всегда. Меня не слышат ни сильные мира сего, ни Бог.

— Оставьте нас… в… покое… — выдавливаю я сквозь всхлипы.

Стены трясутся, преломляясь в зеркале слёз. Световые лучи, пробивающиеся сквозь окно, становятся до одурения яркими. Они пахнут мёдом и сиренью. Но кому нужно солнце, когда за плечами смерть точит косу?

— Я хочу домой, — шепчу, слизывая с губ соль слёз и горечь отчаяния. — Очень. Очень…

Наконец, отрываюсь от Ники. Выпав из моих объятий, она безвольно свешивает шею. На её балахоне расплылось влажное пятно: точно напротив моих глаз. Рядом, промеж грудей, бегут кровавые потёки, поднимаясь к уголку рта Ники.

— Ты слышишь меня? — проговариваю я, обхватывая ладонями багрово-синюшное лицо Ники.

Её щёки холодны.

Она меня не слышит. И больше не хочет домой.

Потому что она уже дома.

Интерлюдия

Цвет третий. Коричневый

Ника

— Я больше не могу! Не могууууу!

Вой раздирает глотку и придаёт слюне металлический привкус. Как будто бы раскалённую булаву запихали в самое горло и проворачивают там. Я захлёбываюсь болью и выдыхаю на пределе. Вопль обрывается и перетекает в сип.

Я трачу силы. Снова. Вот дура.

Десятки рыболовных крючков скребут горло. Сплёвываю в ладонь. В слюне — кровавые прожилки. Ветвятся, как дерево, цветут жидкими всполохами. Свежие.

Когда ты разваливаешься на кусочки изнутри и снаружи, выхода два — выпить или завыть. И первое отметается. Поэтому я кричу. Кричу постоянно. Вместе с криком я пытаюсь вырвать из себя хотя бы частичку боли. Поэтому я ору снова и снова. Выплёвываю разъедающий щёлок вместе со слюной, терзаю себя. И умоляю того парня, что сидит наверху и пишет сценарии наших судеб, услышать мой зов и помочь.

— Не могу я так! Двенадцать за сутки! Двенадцать, Лейла! А ведь ещё и план!

Крик звенит по углам, окружая меня. Голову распирает боль. И, кажется, что бункер вот-вот рухнет, рассыплется на осколки, а я перенесусь в безопасное место. Кажется. На деле же ничего не меняется. Те же коричневые стены, покрытые надписями, сдавливают нас двоих — меня и Лейлу — как консервная банка. И мысль о том, что однажды эти стены станут нашей могилой, кажется мне светлой и позитивной.

— Успокойся, — подруга гладит меня по плечу. — У меня и хуже бывало. Выпей воды и шей, Ника. Шей. У тебя впереди целая ночь.

Хорошенькая перспектива. Бессонная ночь. И бессонный день — следом. Без выходных. Путь, с которого не сбиться. Дорога, каждый камень на которой может стать финальным. И, может быть, уже давно нужно было всё прекратить.

Но только я никогда не теряю веру. Даже когда хуже