Даже в отчаянии и тоске любовь моя росла с каждым днем. День за днем становилась все сильнее, окрашивая мир в новые цвета; становилась все более живой и реальной, пусть и отличная от души и тела – но неразрывно связанная с ними, вплетенная в саму мою жизнь. Если какую женщину и любили так сильно, то эта женщина – ты, Ева Чезвик; если жизнь какого мужчины, нынешняя и грядущая, и лежала в ладонях женщины, то этот мужчина – я. Наша любовь – это крошечный бутон, который ты можешь отбросить прочь или уничтожить – а можешь лелеять его, пока он не расцветет и не принесет плоды, прекрасные настолько, что никакое воображение не в силах их описать. Ты – моя судьба, ты часть меня. Моя судьба переплелась с твоей и полностью зависит от тебя. Нет тех высот, которых я не достиг бы рядом с тобой, и нет той бездны, в которой я не утонул бы без тебя.

К чему же я все это пишу? Принесешь ли ты жертву мне – человеку, готовому отдать тебе всю свою жизнь – нет, уже сделавшему это? Жертва эта такова: я хочу, чтобы ты приехала сюда и вышла за меня замуж, ибо, как тебе известно, обстоятельства не позволяют мне вернуться в Англию, к тебе. Если ты приедешь, я встречу тебя на Мысе Доброй Надежды, и мы немедленно поженимся. Ах, разумеется, ты приедешь! Что до денег, их у меня достаточно – тех, что присылают из дома, но и здесь я могу заработать их столько, сколько понадобится и даже больше, так что это не станет для нас препятствием.

Ответа мне придется ждать долго – целых три месяца – но я надеюсь, что вера, которая помогает, как говорится в Библии, людям двигать горы – а моя вера в тебя столь же велика и сильна, – поможет мне перенести это ожидание и в конце получить желанную награду…»

Избранные места этого возвышенного произведения Эрнест зачитал Джереми и мистеру Эльстону. Оба слушали в торжественной тишине, а потом Джереми почесал в затылке и сказал, что такое письмо поможет «заполучить» любую девушку, хотя лично он не все в нем понял. Мистер Эльстон раскурил свою трубку и некоторое время молчал; про себя он думал, что это прекрасное письмо для такого молодого человека, обнаруживающее незаурядный ум автора. Однако замечание он высказал, и прозвучало оно довольно грубо.

– Девочка не поймет и половины написанного, мастер Эрнест, вот что я скажу. Она решит, что ты маленько свихнулся в этих диких краях. Все, что ты написал, может быть, и правда – или неправда, на этот счет у меня нет никакого мнения, но я точно знаю, что писать подобные вещи женщине – все равно, что метать бисер перед свиньями. Тебе стоило бы расспросить ее о шляпках-тряпках, мой мальчик, и сказать, какую одежду брать с собой, а также упомянуть, что здешний воздух очень хорош для цвета лица. Вот тогда она точно приедет.

Эрнест пришел в ярость.

– Вы зверски циничны, Эльстон, и вы не должны так говорить о мисс Чезвик! Шляпки, ну надо же!

– Ладно, ладно, мой мальчик. Время покажет. Ах, мальчишки! Вы строите свои идеалы из слоновой кости, золота и виссона – чтобы в один прекрасный день они на ваших глазах превратились в обыкновенную глину и грязные тряпки. Что поделать, таков путь всех мальчиков этого мира; однако все же прими мой совет, Эрнест: сожги ты это письмо и найди себе хорошенькую Интомби. Еще не поздно это сделать – и уж поверь, в отношении глины, из которой слеплены кафрские девушки, ты никогда не ошибешься.

Здесь Эрнест в ярости выбежал из комнаты.

– Слишком уж он уверен в ней, надо бы остудить голову, – заметил мистер Эльстон Джереми. – Никогда нельзя до такой степени доверяться женщине. Женщины обожают грязные трюки, а потом говорят, что ничего не могли поделать. Я знаю женщин, потому как – хоть вы в это и не верите – я тоже когда-то был молодым. Ладно, пойдем, найдем его и заберем прогуляться.

Эрнеста они нашли сидящим в одиночестве в фургоне, который стоял рядом с фургоном Джереми на выезде из города. Юноша выглядел довольно угрюмым.

– Брось, Эрнест! – извиняющимся тоном сказал мистер Эльстон. – Я больше не стану пачкать твой идеал. За последние тридцать лет я столько раз видел, как эти самые идеалы разбивались вдребезги, что просто не мог не предупредить тебя, парень. Впрочем, возможно, девицы в Англии сделаны из более качественного сырья, чем здешние.

Эрнест спрыгнул с фургона – и вскоре позабыл о своей обиде. Он вообще редко злился дольше полутора часов.

Когда они неторопливо шли по улице, им повстречался молодой англичанин, накануне бывший добровольным секундантом Джереми. Он рассказал, что ходил справляться о состоянии Ван Зила. Оказалось, что в результате броска Джереми у гиганта был сломан позвоночник, и теперь надежды на выздоровление нет. Впрочем, боли он не испытывает.

Это известие сильно расстроило Джереми. Да, он хотел победить великана в честном бою – но не имел ни малейшего намерения нанести ему увечье. С обычной своей порывистостью Джереми заявил, что хочет повидать своего бывшего соперника.

– Ты вряд ли встретишь там теплый прием, – сказал мистер Эльстон.

– Ничего, рискну. Я хочу извиниться перед ним.

– Что ж, хорошо, пойдем. Вон там его дом.

Ван Зила отнесли в дом его родственника, неподалеку от города. Это было белое здание под тростниковой крышей, построенное лет тридцать пять назад, когда на месте Претории расстилалась равнина, где обитали только квагги и прочие виды антилоп. К дверям вела аллея апельсиновых деревьев, на которых висели золотистые плоды, источавшие сладкий аромат.

Сам дом был маленьким, с двустворчатой распашной дверью наподобие тех, что в Южной Африке ставят в конюшнях. Верхняя половина двери была открыта, в нее высунулся довольно грубого вида бур, куривший огромную трубку.

– Dagh, Oom! Доброго дня, дядюшка! – поздоровался с ним мистер Эльстон, протягивая буру руку.

Тот с некоторым подозрением осмотрел прибывших, а затем по очереди пожал им руки. Ладонь у него была широкая и потная. Покончив с приветствиями, бур распахнул перед ними дверь. Перешагнув порог, Эрнест заметил, что глиняный пол предохраняют от износа вмешанные в глину камни и персиковые косточки. Сразу за дверью располагалась довольно большая комната с выбеленными стенами – это была гостиная. Здесь стояли диван, стол и несколько стульев, застеленных «римпи» – ковриками из звериных шкур. На самом крепком и большом стуле восседала женщина внушительных размеров, мать семейства. Она не встала при их появлении, но без лишних слов протянула им руку, которую мистер Эльстон и оба юноши пожали с должным почтением; мистер Эльстон при этом обращался к женщине «танта» – «тетушка». Затем они обменялись рукопожатиями с шестью или семью девицами и молодыми людьми; мужчины просто сидели за столом, женщины дочищали остатки большого семейного обеда, состоявшего, судя по всему, из огромного блюда с вареной говядиной, от которой остались одни кости. Говядина, несомненно, была свежайшей – о чем явно свидетельствовали отрубленная бычья голова и сырая шкура, лежавшие на полу рядом со столом. Эрнест при виде этой картины изумился и подумал о сверхчеловеческой силе того желудка, который способен был принимать пищу в подобной обстановке.