– Что такое любовь? – возразила Фейлин, почти в точности повторяя слова Обина Павежо.

Мы с ним не виделись с тех пор, как я зашла передать пирог для Саммер. За это время я успела пристраститься к ежевичному чаю.

– Как-то раз Гарольд через дроздов напомнил мне заплатить налоги, – поделилась Фейлин. – А когда в машине заклинило двигатель, битый час ворчал, что надо в срок менять масло. Как по мне, его совет пришелся бы кстати до того, как мотор поломался, а не после. Хотя не мне судить, какими должны быть послания с того света. – Она прижала чашку к подбородку и вздохнула. – Гарольд переживал, как бы меня не выселили из дома или машина не взорвалась. Он всегда обо мне заботился. Так он проявлял свою любовь.

– Это, конечно, мило, но я не припомню случая, чтобы вы заказывали пирог «Черный дрозд». Больше не хотите получать послания?

– Я уже давненько отказалась от пирогов. Было бы славно еще раз влюбиться, а если продолжу поддерживать связь с Гарольдом, если не распрощаюсь с ним, ничего не выйдет. Прошлое лучше оставить в прошлом, понимаешь?

– Нет! – Мистер Лейзенби стукнул кулаком по столу. – Я не готов ничего оставлять!

Фейлин подтолкнула его локтем.

– Разве тебе неохота снова влюбиться? Найти кого-нибудь, кто скрасит твою старость?

– Уже нашел! Розмари.

Пебблз тихо застонала. Я думала, что кроме меня ее никто не услышал, но тут мистер Лейзенби украдкой покосился на нее, и я задалась вопросом: может, в душе он догадывается о ее чувствах?

– И пусть Розмари любит иногда покомандовать… – продолжал он.

– Не иногда, а постоянно! – перебила Пебблз. Ее голос взлетел на целую октаву. – Она только и делает, что командует! Постригись, прополи клумбы, выброси просроченное печенье, приходи в церковь пораньше, следи за холестерином, ешь больше овощей и меньше конфет… – Она пальцем смахнула стекающую по чашке каплю кофе. – И Отис всегда ее слушается. Всегда!

Пебблз сжала губы, словно боясь не сдержаться и высказать все, что думает об отношениях супругов Лейзенби. И правильно сделала: мистер Лейзенби до того рассердился, что ему было наплевать на мнение Пебблз.

– Почему бы и нет? Розмари плохого не посоветует! – Старик сунул мне в руки тарелку с пирогом. – Уберите, пожалуйста. Голубика! Ну и гадость!

Фейлин встала.

– Мне пора. Внучка ждет. Выше нос, Отис! Завтра будет новая партия пирогов. – С этими словами она оплатила счет и, помахав нам, исчезла за дверью.

Мистер Лейзенби вновь зашелся в приступе кашля.

– Может, все-таки заварить вам лекарственный чай? – снова предложила я. – Это быстро.

– Не надо. – Он швырнул на стол салфетку и десятидолларовую купюру. – Пойду домой. Буду очень признателен, мисс Анна-Кейт, если вы завтра придержите для меня кусочек яблочного пирога.

Пебблз энергично замотала головой. Ее «улей» опасно закачался.

– Анна-Кейт придерживает пироги только для членов семьи, забыл?

Мы с мистером Лейзенби не были связаны кровными узами, но он успел стать для меня почти родственником. Кем-то вроде ворчливого дедушки.

– Черт побери! – рыкнул мистер Лейзенби.

– Да, но я решила не продавать пироги оптом, – вмешалась я. – Так что приходите завтра в любое время. Выбор будет большой.

Пебблз надулась, а мистер Лейзенби просиял.

– Очень признателен. Увидимся утром.

И он вышел из кафе.

– Если хотите быть с ним, придется подождать, – обратилась я к Пебблз. – Он должен сам принять решение.

Пебблз, потупившись, уставилась в чашку.

– Уже столько лет прошло, Анна-Кейт. Сколько еще ждать?

К сожалению, этого я не знала.

Журналист наблюдал за пожилой женщиной, сидящей за соседним столиком. Она сжимала шариковую ручку и смотрела в тетрадь в кожаной обложке, но ничего не писала, будто пыталась отыскать подходящие слова. Перед ней стоял нетронутый стакан чая со льдом. Его стенки запотели, и капли воды стекали на подложенную салфетку.

Журналист отметил целеустремленный взгляд, упрямый подбородок, крепко стиснувшие ручку побелевшие пальцы. Похоже, эта женщина привыкла повелевать. Она явно обладала железной волей. Это было видно по ее осанке: голова гордо поднята, плечи расправлены, спина выпрямлена.

Словно что-то почувствовав, женщина обернулась на него и прищурила холодные как лед голубые глаза. На лице промелькнула досада из-за того, что ее оторвали от раздумий.

– Вы тоже пишете статью о черных дроздах? – спросил журналист, стараясь скрыть любопытство.

– Нет, – немного смягчившись, ответила та. – Если уж вам интересно, я пытаюсь переписать собственную жизнь.

Натали

В четверг я бежала по тротуару, и волосы, забранные в хвост, хлестали меня по шее. Подождав, пока прервется поток машин, я оглянулась по сторонам и рванула к поросшей травой разделительной полосе, заставленной палатками, стульями и гамаками.

Джош Колбо строго внушал двум приезжим, что палатку необходимо перенести туда, где безопаснее. Кажется, он еще долго провозится, сгоняя туристов с насиженных мест.

Я помахала ему рукой и, убедившись, что поблизости нет машин, помчалась через дорогу ко «Всякой всячине».

– Переходить надо по зебре, Натали! – прогремел сзади голос Джоша.

– Извини! – обернувшись через плечо, крикнула я и успела заметить, что туристы начали покорно собирать вещи, очевидно не желая сердить Джоша. Эти любители птиц – не дураки.

Толкнув дверь, я шагнула во «Всякую всячину». Надо мной звякнул колокольчик. От вышитых ароматических подушечек пахнуло хвоей.

На мгновение я замерла, давая глазам привыкнуть к царящему в магазине полумраку. Однако надо торопиться: перерыв скоро закончится, обидно будет опоздать. Анна-Кейт, конечно, не рассердится, но я ответственно отношусь к работе.

Магазинчик открылся всего пятнадцать минут назад, но уже был набит до отказа. Посетители переговаривались между собой. У кассы выстроилась очередь из трех человек. Не желая отрывать Марси от дел, я жестами показала ей, что оставлю пакет с повязками, галстуками-бабочками и бантами за прилавком. В том же пакете находился и прейскурант, основанный на ценах, по которым Марси продала предыдущую партию товара.

Я собиралась подойти к прилавку, но тут заметила у витрины с гончарными изделиями Кэма и направилась к нему.

Кэм вешал на стену фотографию в рамке. Ривер, лежавший у его ног, узнал меня и забил хвостом по деревянному полу. Я приблизилась, чтобы получше разглядеть снимок.

На залитой лунным светом поляне порхали светлячки. Фотография казалась одновременно и темной, и яркой; и радостной, и печальной. Она завораживала.