челка. Там он состриг обе эти косички. Это было не просто так. Он приехал в страшно подавленном состоянии, которое он словил в Новосибирске. Его Ревякин оттуда отправлял, то есть Дима где-то его увидел, забрал к себе домой, кормил борщами, купил билет на самолет и отправил в Москву». Александр состриг себе волосы несколькими днями раньше, на втором квартирном концерте у Ирины Литяевой, который он прервал, исполнив всего несколько песен. Рассказывает Виктор Чаплыгин: «Мы вышли на улицу, подъезжает машина какая-то: «О, Башлачёв, всё, поехали». Раз — его у меня уводят, а я ничего не могу сказать. Он сел и поехал. После этого в Новосибирске я его уже не видел. Только так, мельком, на нашем концерте [8 февраля] и все... Когда его забрали от меня, то повезли опять туда, на ту же квартиру Литяевой, песни петь. А он очень не хотел. Он там то ли две песни спел, то ли одну, потом даже разрыдался... Я его понимаю, он вроде приехал отдохнуть, а тут опять от него требуется то же самое, что и везде». Вспоминает Дмитрий Ревякин: «Что касается его состояния, он уже приехал такой... никакой, в депрессии. Сейчас-то я понимаю, что с ним происходило, а тогда это все было в новую... После концерта [8 февраля] я пошел домой с гитаркой и, уже отходя от ДК, увидел Саню. Я спросил его, чего он там стоит. Он ответил, что кого-то ждет. Я позвал его заночевать у меня... Он ничего не ел уже... Мясо не ел, говорил, что не может есть. Жили тогда тяжело. Для Ольги, жены моей, было непонятно, что человек к ужину так отнесся. Тем более, видно было, что он давно не ел... Единственное, что мне удалось сделать, — это заставить его переодеться в другую одежду. Мы сняли с него ватные штаны, он помылся. Мы дали ему майку, джинсы моего товарища... У него была депрессия, ничего он не мог с собой поделать, как его ни бодрили... Он говорил, что вообще не переносит юмора в стихосложении, в песнях. Это — подмена истины, по его мнению. Мы говорили о языке, об алфавите, о том, как он это все видит, представляет. Что он разочарован, что это все искусственно дано, какие-то свои предположения и свои исследования по поводу алфавита рассказывал... Но это такое болезненное утверждение. Я еще раз подчеркну, что Башлачёв был очень тонким, ранимым, чутким и от этого, конечно, страдал... Потом у нас кончились сигареты, я бегал по коридору, по этажам — бычки собирал, выскакивал на дорогу, у водителей стрелял. Потом он пошел спать. Утром встал и сказал, что ему надо лететь работать в Москву. Мы вместе сели на автобус и поехали в аэропорт в Толмачево. По-моему, я там покупал ему билет, удалось взять на вечерний рейс. Он уезжал, и его глаза были полны влаги».

Факт снятия колокольчиков подтверждает и проясняет отец Яны Дягилевой, Станислав Иванович[252]: «Был у нас в гостях Саша Башлачёв, прямо в этой комнатке, я с ним имел счастье быть знакомым, я его слушал, кормил их котлетами... Он меня потряс. Это фигура на этом небосклоне, и, по-моему, он многое сделал в выборе Янкой пути, причем не прилагая особых усилий. Они дружили, они разделяли, у них было много общего... Он ей подарил те знаменитые колокольчики. Он носил эту штуку, эти бубенцы, а когда уезжал — снял с себя и оставил. Я их храню как реликвию — три колокольчика. Когда они уходили, прощались, я ему сказал: «Саша, у тебя несомненный талант — не растеряй его, я тебя умоляю», — а он так грустно посмотрел, то ли уже предчувствие было, то ли что: «Себя бы не потерять», — всё, вот эта вот фраза запала, последнее, что я слышал. Он пел у нас, это-то меня и потрясло, это было что-то ритуальное, за гранью обычного, это для меня священно, эти минуты. Он несколько вещей спел по просьбе, ребята сидели на полу, он с ногами на диване, на котором Янка обычно спала, между двух печек. Вот эту балладу спел, «Гуляй, Ванюха» [«Ванюша»], «Время колокольчиков», еще что-то — три или четыре вещи. Я выходил, у меня тут дела, я котлеты жарил».

Александр все чаще находился в состоянии депрессии. Рассказывает Анастасия Рахлина: «Когда у него начался вот этот кризис, он был не то что тяжелый — он был невыносимый. Ты не можешь с человеком законнектиться. Беседа на уровне: «Ой, что-то я сегодня была на работе», — не ведется». Вспоминает Виктор Тихомиров: «Я у него имел неосторожность в троллейбусе спросить: «Слушай, а ты что-то как-то давно новых не писал песен». Он как-то вздрогнул и говорит: «Как ты можешь так спрашивать?» Указал на бестактность вопроса. Действительно, немножечко бестактно. Но мне показалось, что ничего, вроде разговор какой-то шел».

В этом году концерты были уже довольно редки. Башлачёв совершенно не хотел играть квартирники. Анастасия Рахлина вспоминает, что во время выступлений у него, например, рвались басовые струны, а руки он разбивал в кровь. Александр сказал Илье Смирнову, который предлагал ему где-то выступить, что, если бы его сейчас позвали в программу «Время», он бы не пошел, но единственное, чего бы он хотел, — чтобы это молчание было как можно более заметным. Олег Коврига вспоминает: «Мой друг Олег Андрюшин[253] случайно встретил его на улице и стал говорить: “Вот, давай... выступать... петь...” — и так далее. А Саша ему ответил что-то типа: “Да зачем это нужно? Петь... Надо просто жить...”»

Весной состоялся совместный концерт Александра с Борисом Гребенщиковым и Майком Науменко в Доме ученых в Усть-Ижоре[254], организованный Александром Белявским[255].

22 мая Александр (а с ним и Анастасия) написал заявление для вступления в рок-клуб [см. фото 33]. Они оба были приняты даже без традиционного прослушивания.

24 мая проходил устный выпуск журнала «Рокси» в ленинградском Дворце культуры имени Ильича [см. фото 34], в рамках которого Башлачёв дал концерт, а также своё пятое интервью — Александру Старцеву и (снова) Игорю Леонову. Видеозапись этого мероприятия сохранилась и издана.

26 мая Александр уехал в Москву, где на следующий день отмечал свой день рождения.

Пятый фестиваль Ленинградского рок-клуба проходил с 3 по 7 июня. Группу «Калинов Мост» пригласили в качестве зрителей[256], и 6 июня Александр навестил их. Вспоминает Виктор Чаплыгин: «Жили мы тогда всей толпой у