Наверное, ты прав. Наверное, я еще больший дурак, чем думал. Прости меня. Прости, что я – это я.

– Чоннэ, прекрати, – не знаю, жалобно или твердо. Просто на выдохе.

– Прекратить что?

– Вести себя так.

– Как?

Теперь вздыхаю я. Глубоко-глубоко.

– Как будто все в порядке. – Так, что покалывает в легких. – Как будто я все тот же парень, которого ты загадал на день Мартина Лютера Кинга.

Молчание – нерожденные дети. В каком-то смысле, спасенные души. Молчишь. Ты наконец понял? Представь, сколько мы с тобой выручаем людских детенышей этой очередной тишиной. Анализ завершен?

Знаешь же: перед тобой не волшебное создание, не милый симпатичный мальчик. Я боюсь, трясусь и расщепляюсь. Что бы ты себе ни думал раньше, я не подойду.

Молчишь. Смотришь. Мне кажется, или ищешь? Что ты ищешь? Мне кажется, или… ты… это что?

– Очень разозлишься, если… – Ты хочешь улыбнуться? – Если я скажу, что ты все то…

Может быть, разозлюсь.

Ты обрываешь вопрос сам, когда слышишь шум за спиной. Хорошо, что не удастся проверить.

У моего приемного отца средний рост и обычное неплотное телосложение. Кори говорит, он похож на Итана Хоука: вытянутой формой лица, небольшими глазами и любовью к усам с бородой, какую обычно носит вышеупомянутый знаменитый американец. Виктор – это папиросы, костюмные жилетки поверх свитеров и разноцветные слаксы к кроссовкам ньюбэланс. Виктор учился на юриста, а жена у него – детский психолог, поэтому, когда отец смотрит, то всегда анализирует.

Ты оборачиваешься, он хмурится. Скашивает глаза в мою сторону, пытается разобраться. Понять. И – это я вижу отлично – защитить. Мне ужасно не повезло с первой приемной семьей, но второй судьба откупилась на столетия вперед. Я ценю это.

Бесконечно.

– Итан, – голос у Виктора разведывающий. С легким взлетом тона вверх к концу предложения. – У тебя гости?

Ты смотришь на него через плечо. Как смотришь и что думаешь – мне недоступно.

– Нет. – Это заставляет тебя снова обернуться, и мне чертовски больно от того, как ты пытаешься уговорить меня взглядом, но что я могу сделать, если самый настоящий трус? – Он уже уходит.

– Итан, пожал…

– Ты. – Прости. – Уже. – Меня. – Уходишь.

Пожалуйста.

– Прошу, давай поговорим? – Тянешься руками, пытаешься шагнуть ближе, но, опомнившись, тормозишь. – Не руби с плеча, не равняй меня с другими, Итан, мн…

Я машинально отступаю назад, сминая клеенку.

– Оставь меня в покое. – И, как жертва, обнимаю себя руками. – Я второй раз тебе говорю. Хватит быть таким наглым…

Я жалкий патологический лгун.

– Я же знаю, что ты не хочешь, чтобы я уходил.

Которого ты видишь насквозь.

– Молодой человек.

На мгновение, прямо пропорциональное твоему терпению, ты прикрываешь глаза, понимая, к чему все идет.

– С точки зрения гостеприимства это невежливо, но с точки зрения отцовства – единственно правильно, – Виктор разъясняет с присущим ему деловым красноречием, – поэтому я вынужден просить вас покинуть дом.

Ты – это ты. Со всем тем, что присуще тебе:

– Сэр, – встаешь вполоборота и тянешь ко мне руку, словно можешь иметь в виду кого-то другого, – я должен с ним поговорить.

Отец понимающе склоняет голову:

– Думаю, для этого еще предоставится возможность.

– Не предоставится!

А потом резко выпрямляет, встречая твой повышенный тон. Видно, что ты сам от себя не ожидал. Видно, как кратко смотришь в пол, себя смиряя, и только после снова во взрослые глаза:

– Он меня больше не станет слушать, если я сейчас уйду.

– Сейчас ему нужно побыть одному.

Смолкаешь. Продолжаешь на него смотреть. И я уже чувствую, как ты наконец понимаешь: чем бы ни решил крыть, ничего не сгодится в сложившейся ситуации. Я поспешно отворачиваюсь, цепляясь глазами за испачканную колонку на столе, и потому, когда ты решаешь снова заговорить, совсем не вижу ни твоего лица, ни рук, ни губ, ни плеч.

Ничего.

– Мы не закончили, Итан. Слышишь? – Слышу. Только и могу сейчас слышать твое ледяное упрямство. – Это ничего не меняет. Я ухожу не по собственной воле. – И непоколебимое уважение к самому себе. – Имей это в виду.

Потом только шорох, шаги, ускользающие от меня запахи. Самое худшее – это то самое смежное чувство, над которым хохочет страх. Я хочу тебя остановить, я хочу на тебя кричать, я хочу тебя обнимать, я хочу от тебя бежать. У меня вибрирует в грудной клетке, подбирается к горлу это наглое желание окликнуть, вернуть обратно, вцепиться и потянуть на себя каменного цвета футболку, чтобы она, как глина, жила меж моих пальцев, покорная любым формам.

Дверь хлопает. Я закрываю глаза. Меня тошнит. Это не головокружение или дурная смесь конфет с вином. Это омерзение, растущее сорняками у меня внутри. А потом. Потом я сразу же скучаю. И по щекам, увлажняя засохшую краску, куда-то сбегают теплые ленты доказательств моего проигрыша. Не сейчас. Потом.

Потом я подумаю об этом с горькой усмешкой. А сейчас я уже на диване. Сейчас, согнутый напополам, прячу лицо в коленях. Сейчас я скулю. Все больше и больше совсем немужских всхлипов, я сотрясаюсь, постепенно прерываясь, чтобы втянуть воздух. Меня тошнит.

Я пропускаю момент, когда рядом прогибается диван и Виктор проводит ладонью по моим плечам.

– Кто он и как тут оказался?

Мне и не нужно отвечать или вслушиваться. Я знаю, что вопрос адресован не мне.

– Я дала ему ключи.

Голос сестры откуда-то сбоку. Из моего цветастого кресла, где всего несколько минут назад сидел ты. С сильными руками, черными кудрями и изучающим взглядом.

– Дала ключи?

В ответ тишина, но я вполне осознаю где-то на задворках, что здесь достаточно и кивнуть.

– Зачем?

– Хотела, чтобы он все увидел.

– Почему? – Виктор совершенно сбит с толку. Я его понимаю. – Кто он такой?

– Он хороший, я думала, чт…

– Дело ведь не в том, что мы сторонимся плохих и подпускаем хороших, Кори.

– Я знаю, – сестра нажимает на гласные. – Дело не в этом. Они с Итаном общаются уже несколько месяцев.

– И это повод нарушать границы?

– Итан попросил меня встретиться с ним вчера утром, – голос звенит с легким окрасом защитных реакций: Кори чувствует себя виноватой, хоть и рождена символом самоуправства. – Намекнуть, что да как, отпугнуть.

– И ты не справилась?

– Да как тут справишься, если чувак знает последовательность цветов, в какие Итан красился с первого курса? Он их скороговоркой мне перечислил. – Рука приемного отца продолжает успокаивать меня легким массажем. – Я ему сказала: расстройство, а он стал спрашивать какое. – На фоне ее слов пытаюсь быть тише, стискивать зубы, чтобы оборвать свой скулеж. – Я не отвечала, потому что Итан