Громко крича, держа прихожан в страхе Божьем и поддерживая в них стремление к спасению души, он проповедовал спасение души в стране, окутанной мраком невежества.

В этом и кроется загадка Карла-Шарлеманя. Недостаточно образованный дикарь, овладевавший блудницами, когда он этого желал, жадно поглощавший мясо в постные дни после захода солнца, надувавший своих друзей, он умудрился подчинить себе всех, кто ему противостоял. Таким был Карл, охотник на медведей, Арнульфинг. Карл Молот не обладал его авторитетом, а Пипин Короткий – его хитростью.

Вместе с тем тот же самый человек почитал своих отца и мать, никогда не богохульствовал, раздавал свое имущество, защищал бедняков, ощущая личную ответственность за всех своих подданных. Таким был Шарлемань, ставший легендой.

Эта его двойственность объясняется, по сути, одним простым обстоятельством. Недостаточно образованный король франков верил каждому слову религиозного учения. Когда он читал первые слова Послания к ефесянам: «Павел волею Божиею апостол Иисуса Христа», он верил, что та же самая воля Божья сделала его королем. Будучи, таким образом, главой церкви в стране франков, он чувствовал себя обязанным проповедовать и, как король, быть первым из проповедников. Он выразил это достаточно ясно в заголовке к так называемой «Библии Каролингов»: «Получив от Бога, в лоне церкви, власть над нашим королевством, мы должны стремиться всеми силами и с Божьей помощью защищать и возвышать церковь так, чтобы Господь мог назвать нас добросовестным и преданным слугой».

Не благочестие и не простое чувство ответственности заставили его выразиться подобным образом. Другие монархи, дикие, как Теодорих, великий гот, или образованные, как Марк Аврелий, поддавались тем же порывам. Его собственного сына Людовика в будущем станут называть Людовиком Благочестивым. Шарлемань отличался от всех.

Он старался выполнить требования Библии – всеми силами. Выше остальных запросов Шарлемань ставил «сбор урожая с Божьих полей».

В попытках осуществить свой замысел этот монарх, прирожденный крестьянин, постиг души людей, что мало кому удавалось и в менее бурные времена. Он рассматривал человечество в целом. В горе и беде себя он считал одним из многих, и его долг был помочь несчастным.

С нашей удобной позиции, опираясь на прошедшие века и накопленный опыт, мы понимаем, что Шарлемань поставил перед собой невыполнимую задачу. Но, с его точки зрения, задача могла быть выполнена с Божьей помощью. Нужно было только найти способ осуществить это на практике.

Сев в седло, как он это проделывал в юности, когда его что-то беспокоило, Шарлемань объезжал церкви и монастыри, прислушиваясь к звуку новых органов, к молитве, которую пели недавно обученные голоса, пировал до глубокой ночи и молился на рассвете – этот способ проповедовать Евангелие изматывал Алкуина, который страстно говорил о том, какую великую пользу приносят письменные труды, особенно таких великих душ, как Августин и Иеремия.

– Если бы у меня было двенадцать священников, таких же образованных и мудрых, как они! – взорвался в ответ Шарлемань. (Так о нем повествует легенда.)

– Господь Бог, сотворивший небо и землю, – раздраженно воскликнул Алкуин, – довольствовался двумя такими слугами, а ты просишь двенадцать!

В то время король был очень доволен, поскольку аварский тудун, один из князей кочевого народа, пришел, чтобы изъявить покорность победоносному христианину и принять крещение, – авары поняли, что этот обряд подтверждает покорность. Шарлемань присутствовал при обряде и выступал в роли крестного отца. (В его время подобное духовное покровительство было гораздо более ответственным делом, чем в наши дни.) Он также щедро наградил новообращенного авара аварским золотом.

Однако к тому времени Алкуина стали одолевать дурные предчувствия по поводу метода Шарлеманя силой обращать массы язычников в христианство. Не то чтобы он оспаривал право короля подчинять неверующих при помощи войны. Поставить под вопрос это право мог только Шарлемань, и он сделал это очень аккуратно. По церковному закону, который он стремился провести в жизнь, считалось грехом вести войну с целью завоевания территории или усиления власти. Благословение Иисуса Христа проходило с миром, а не с борьбой. Нельзя было даже представить себе пришествие Христа на землю с его участием в кровавой бойне на поле брани.

Шарлемань либо верил в это, либо он руководствовался инстинктом стратега, но он вел свое войско не для того, чтобы воевать, а чтобы по возможности избегать сражений. Выступление против лангобардов-христиан он оправдывал помощью папскому престолу храма Святого Петра; выступая против благочестивых баваров, Шарлемань сумел получить отпущение грехов у Адриана, который объявил, что бавары будут повинны в грехе, если окажут сопротивление королю франков. Даже в языческой Испании и стране аваров он ухитрялся избегать обычных военных действий. (Сражения при Ронсевале, Синтале и Нарбоне произошли в его отсутствие, хотя он и принял ответственность за них на себя.) Как Эйнгард, так и монах из монастыря Святого Галла отмечают, что его удивительные походы с целью подчинить и покорить были «бескровными – или почти бескровными».

Многие толкователи, даже Наполеон Бонапарт, прославляли Арнульфинга за его военный талант, которым он никогда не обладал. Да, он демонстрировал удивительную способность одерживать верх над своими противниками без боя. По оценкам того времени, Шарлемань действовал в своем праве.

Вместе с тем в войне саксов он проявлял жестокость и беспощадность. Его политика убеждения не оказывала никакого воздействия на народ, поклонявшийся идолу Ирминсулу.

Опасения Алкуина были вызваны не военными кампаниями короля, а его миссионерской деятельностью. Ученый наставник решил загадку сопротивления саксов, которое было вызвано действиями священников, явившихся вместе с солдатами, чтобы крестить в реках невежественный народ. Они под угрозой проклятия требовали от людей христианского поведения и уплаты десятины священнослужителям. Все это вполне могло заставить саксов вновь обратиться к своим безобидным невидимым лесным богам. И если они проявляли упорство в своих поступках, то что можно было ожидать от аваров?

Сильно обеспокоенный, Алкуин написал письмо горячо любимому им Арно, возглавлявшему группу миссионеров в стране аваров: «Сейчас нужно проповедовать добродетельность вместо того, чтобы требовать десятину. Новый дух, проснувшийся в людях, нуждается в кормлении молоком с апостольской добротой до тех пор, пока он не окрепнет настолько, чтобы принимать твердую пищу. Мне рассказывают, что дань в размере десятины уничтожает веру в душах саксов. Лучше лишиться десятины, чем веры. Почему мы должны надевать ярмо на шеи невежественных людей, которое мы сами и наши братья не смогли бы вынести?»

Но одно дело было написать это умудренному опытом «Орлу из Зальцбурга», и совсем другое – убедить упрямого Шарлеманя. Все же Алкуин попытался это сделать, действуя через Мегинфрида и употребляя язвительные слова. Пусть духовные лица в Саксонии учитывают то, как они получают деньги; пусть они не будут столь усердны в своем требовании уплаты десятины, пусть они не налагают наказания за каждый проступок и не требуют того, что необразованный сакс не в силах выполнить. «Право же, пусть они учатся у апостола открывать душу, а не воровать».