Надо сказать, что уже при Батые в его ставке и ставках других монгольских правителей образовались целые русские колонии из людей, более или менее постоянно здесь проживавших. Конечно, в первую очередь это были пленники и пленницы, насильно вывезенные из русских земель, — рабы, слуги и служанки, рядовые воины, женщины, отданные на потребу проезжающим на многочисленных ямах и постоялых дворах, а также ремесленники. Подавляющее большинство жило в ужасающих условиях. «…Их бьют, как ослов, — писал о пленниках татар Плано Карпини. — …Они мало что едят, мало пьют и очень скверно одеваются, если только они не могут что-нибудь заработать в качестве золотых дел мастеров и других хороших ремесленников… Другие же, которых держат дома в качестве рабов, достойны всякой жалости: мы видели, как они весьма часто ходят в меховых штанах, а прочее тело у них всё нагое, несмотря на сильнейший солнечный зной, зимою же они испытывают сильнейший холод. Мы видели также, что иные от сильной стужи теряли пальцы на ногах и руках; слышали мы также, что другие умирали или также от сильной стужи все члены тела их становились, так сказать, непригодными»5. Лишь немногим ремесленникам, особо выдающимся мастерам своего дела, удавалось добиться лучшей доли. Тот же Плано Карпини рассказывал о русском мастере золотых дел Косьме, которого он встретил в ставке Гуюка в Монголии: тот жил при дворе великого хана и был очень любим им. Косьма, по существу, спас Плано Карпини и его спутников, которым без его помощи пришлось бы совсем худо: в ставке Гуюка они провели месяц «среди такого голода и жажды, что едва могли жить, так как продовольствия, выдаваемого на четверых, едва хватало одному», и если бы не Косьма, писал Плано Карпини, «мы, как полагаем, умерли бы». Этот русский мастер изготовил драгоценный трон для великого хана Гуюка, а также печать — и то и другое он показал Плано Карпини, причём разъяснил и надпись, вырезанную им на печати. Помимо Косьмы в ставке Гуюка пребывали также другие русские и венгры, в том числе знавшие «по-латыни и по-французски»; иные из них знали и монгольский язык, так как «неотлучно пребывали с ними (монголами. — А. К.) некоторые двадцать лет (то есть ещё со времени битвы при Калке. — А. К.), некоторые десять, некоторые больше, некоторые меньше». Гильом Рубрук, проведший зиму, весну и часть лета 1254 года в ставке великого хана Менгу, близ Каракорума, упоминает об одном молодом русском, который «умел строить дома, что считается у них (монголов. — А. К.) выгодным занятием». Он женился на некой пленнице-венгерке, принадлежавшей ко двору одной из жён Менгу; эта венгерская женщина рассказывала Рубруку «про неслыханные лишения, которые вынесла раньше, чем попасть ко двору; но теперь она жила вполне хорошо»6.

Поскольку русским князьям приходилось часто ездить в Орду и подолгу жить там, они старались окружить себя своими людьми — по большей части русскими и половцами, которые в их отсутствие оставались среди татар, были в курсе всего, что происходило, и могли предупредить своего князя о грозящей опасности или, наоборот, представить выгоды того или иного предприятия. Далеко не всегда они жили дружно; вражда между князьями распространялась и на их слуг, и порой приближённые одного князя чинили козни другому (со случаями такого рода мы ещё встретимся в дальнейшем повествовании). Значительную часть русской колонии и в Сарае, и в кочевых ставках татарских «царей» и «царевичей» составляли купцы, а также православные священники, которые совершали необходимые службы и требы. «Русских клириков» неоднократно упоминает тот же Плано Карпини; именно они, как правило, были посредниками в его общении с татарами, передавали ему важные сведения об их истории (иногда, правда, совершенно фантастические) и рассказывали о том, что происходило в Орде. Порой они оказывались даже в привилегированном положении, входили в окружение как самого Батыя и его сына Сартака (благоволившего к христианам), так и Гуюка. При Батые русский язык стал одним из официальных, дипломатических языков Орды, а потому на службе у монгольских правителей состояли русские секретари, писцы и переводчики, толмачи. Когда Плано Карпини предъявил Батыю буллу папы Иннокентия IV, то она была тут же переведена «на письмена русские и сарацинские (здесь: персидские. — А. К.) и на письмена татар (то есть на уйгурицу, которую использовали монголы. — А. К.)». Точно так же когда монахам-францисканцам в ставке Гукжа была передана ответная грамота великого хана, то их прежде всего спросили, «есть ли у господина папы лица, понимающие грамоту русских или сарацинов или также татар»7. Очевидно, что в случае положительного ответа на этот вопрос переговоры с папой могли бы проходить легче, с меньшим числом посредников (другое дело, что эти переговоры изначально были обречены на неудачу). И Батый, и Гуюк вполне доверяли своим русским секретарям и полагались на их умение составлять официальные документы. Но подобное доверие было подтверждено многократно доказанной на деле преданностью, услужливостью, готовностью неукоснительно исполнить любое повеление хана.

Доказывать же это приходилось постоянно, и всем без исключения. История общения русских, да и не только русских князей с татарами наполнена многочисленными примерами унижений и обид, лести и раболепства, а также жестоких расправ и казней, на которые хозяева Улуса Джучи никогда не скупились. В этой череде драм и трагедий, мелких интриг и постоянного угодничества, а порой отчаянного мужества и даже безрассудства проступает и личность самого Батыя — то милующего (но, разумеется, на свой лад — так что порой милость эта оборачивалась еще большим унижением), то карающего тех, кто приезжал к нему на поклон. Ещё и поэтому свидетельства источников на сей счёт представляют для нас особый интерес.

Когда Ярослав, первым из русских князей, добровольно явился к Батыю, он столкнулся с необходимостью исполнения многочисленных и весьма унизительных обрядов, которые полагались по монгольским законам. Для самих монголов эти обряды были наполнены глубоким сакральным смыслом; и глазах же русских они выглядели лишь данью проклятому идолослужению, недопустимым отступлением от норм православной веры. «Обычай же имели хан и Батый, — писал об этом автор древнерусского Жития князя Михаила Черниговского, — если приедет кто поклониться им, то не велели сразу приводить его к себе, но приказывали волхвам вести его сквозь огонь и кланяться кусту и идолам. А из того, что приносили с собой в дар царю, от всего того брали волхвы часть и бросали сначала в огонь и тогда уже пускали к царю их самих и дары. Многие же князья с боярами своими проходили сквозь огонь и поклонялись солнцу, и кусту, и идолам славы ради света сего, и просил каждый себе владений. Они же (хан и Батый. — А. К.) беспрепятственно давали каждому те владения, которые кто хотел…»8 Пришлось выполнять все эти унизительные обряды и гордому Ярославу Всеволодовичу. О том, что это было именно так, рассказывал позднее один из его приближённых, половец Сонгур, князю Даниилу Романовичу, причём рассказывал с явным злорадством, предвкушая подобные же унижения галицкого князя:

— Брат твой Ярослав кланялся кусту, и тебе кланяться!

— Дьявол глаголет из уст твоих, — отвечал на это Даниил. — Да заградит Бог уста твои, и не слышно будет слово твоё!

Но исполнять обычаи татарские пришлось и ему, как и всем прочим русским князьям, за очень небольшим исключением. Однако смысл того, что происходило, сами русские далеко не всегда понимали правильно.