В какие игры он играет? Зачем все это затеял?

То, что желает разрушить преступный синдикат, как когда-то заявлял мне, в связи с последними новостями из Одессы трудно принимать за истину.

Зачем ему эта сука?

Господи…

Неужели у него есть к Людмиле Владимировне какие-то чувства? Неужели все это изначально из-за нее лично затевалось? Неужели он столько лет ее любит? На что готов? Почему разменной монетой снова должна быть я? Что происходит в этом чертовом мире? Почему люди такие твари?

Смотреть на Тимофея Илларионовича, не выдавая бурлящих в груди эмоций, нереально сложно. Но игнорировать его присутствие возможности нет.

Возвращаю внимание, встречаюсь с Полторацким взглядами и невольно вздрагиваю. Он, конечно, подмечает это и еще более въедливо всматривается в мое лицо.

– Встреча прошла хорошо, – выговариваю несколько сдавленно и определенно сдержанно.

Только вот Тимофея Илларионовича столь короткий ответ не устраивает.

– Половой контакт был? – спрашивает со свойственной людям его профессии невозмутимостью. Для меня эта близость – жизнь, для него же – всего лишь факт по делу. – Кто в этот раз выступал инициатором?

– Георгиев, – бормочу, заливаясь жаром.

И лишь после этого подмечаю, что второй вопрос был задан, чтобы лишить меня возможности сориентироваться и попытаться увильнуть от ответа на первый.

Значит ли это, что Полторацкий уловил все мои колебания? Испытывает ли он опасение, что я могу разбить его планы? Почувствовал ли, что вера ослабла? Ломает ли голову, почему?

– Чем еще вы занимались?

– Да в принципе ничем… – шепчу я. И ощущаю, как снова краснею. – Он недолго был… Часов шесть-семь…

– Восемь с половиной, – тут же поправляет меня Тимофей Илларионович, привнося понимание, что за моей квартирой велось наблюдение.

Люди Георгиева следят за ним, его люди – за Георгиевым и мной… Какой-то пиздец! Не иначе.

Этот мир когда-нибудь станет нормальным?

Стискивая руки, которые разбивает дрожью, в кулаки, цепенею. Дышать трудно. Кислород не насыщает, несмотря на усиленное кондиционирование зала. Хочется хватать много и часто, а приходится тщательно вымерять каждый вдох и каждый, черт возьми, выдох.

– Ну и… Что такое восемь с половиной часов для молодого половозрелого парня? – заставляю себя усмехнуться, а за грудиной все так трясется, аж гремит. Лучше я буду выглядеть в глазах Тимофея Илларионовича какой-то инфантильной пустышкой, которую предает тело, чем стану докладывать, о чем мы с Сашей разговаривали. – Саша не доверяет мне. Думаю, до сих пор ненавидит, – сочиняю для надежности. – Поэтому нормального диалога между нами по-прежнему нет. Я не знаю, что он задумал. И вряд ли когда-нибудь узнаю. Дело, очевидно, не во мне. Лучше вам перестать на меня рассчитывать.

Первая реакция, которая проступает на лице Тимофея Илларионовича ­буквально на секунды – это растерянность. Следом так же скоропалительно проносится разочарование. А уж потом начинается напряженное и вдумчивое изучение.

Мне становится максимально некомфортно. Мало того, что появился страх перед этим человеком, я испытываю сильнейшее огорчение и пронзительную боль. Ведь я успела проникнуться к Тимофею Илларионовичу глубокими чувствами и стала полагаться на него, почти как на отца.

Господи…

Когда я уже перестану видеть в людях исключительно хорошее? Когда перестану слепо доверять? Когда перестану привязываться?

Пока я сокрушаюсь, злюсь на себя и страдаю, Полторацкий, завершает анализ моего состояния.

– Что-то изменилось, – заключает с неизменным спокойствием. – Не хочешь поделиться, София?

Что тут скажешь? Не могу же я, подобно ему, спросить, вступал ли он в половой контакт с ведьмой Людмилой? А если вступал, то зачем??? Нет, эти вопросы лишь в моей голове. Я хочу, чтобы и он прекратил меня допрашивать!

– Ничего не изменилось, – заверяю сухо. – Просто устала, и нет настроения. Наверное, я не была готова, что это затянется на столько месяцев.

– Ну как же? – усмехается Полторацкий. – Я тебя предупреждал, что дело долгое.

Да, предупреждал.

– Вероятно, я не восприняла эти предупреждения всерьез.

Тимофей Илларионович прищуривается, но больше не отвечает. Поднимает чашку и пригубляет, по всей видимости, давно остывший и ставший от этого ужасно невкусным кофе. Ненавижу холодный кофе. Для меня это самая противная вещь на свете. Зацепившись за эти мысли, я даже морщусь. И спешу запить фантомную горечь сладким яблочным соком.

– Торги на акции «Вектора» закончились. Знаешь, кто приобрел выпущенные пакеты?

– Кто? – спрашиваю только потому, что ситуация обязывает.

На самом деле эта информация интереса у меня не вызывает. По крайней мере, до того, как Полторацкий не называет имена.

– Акционерами «Вектора» в равных долях стали четыре человека: Артем Чарушин, Даниил Шатохин, Дмитрий Фильфиневич и Кирилл Бойко.

Едва Тимофей Илларионович это озвучивает, меня накрывает ледяными и колючими мурашками.

– Какие мысли? – интересуется он, пока я силюсь не выдать себя содроганием.

Наконец, долгое мгновение спустя, мне удается пожать плечами, будто для меня это ничего не значит.

– Помимо того, что эти парни – Сашины друзья?

Как же сложно корчить дурочку!

– Эти парни… А точнее, молодые мужчины, потому как у некоторых из них уже есть свои семьи. Так вот, все они являются представителями очень влиятельных семей региона. Это внушительная поддержка. Теперь я понимаю, что твоему Георгиеву нужны были не столько финансовые вливания, сколько подкрепление. Похоже, он вознамерился создать свой собственный синдикат власти. Так как Александр уже от своей семьи почти откололся, остались только Машталеры, которых, судя по всему, они и намерены задавить по всем фронтам.

– Возможно, – шепчу я, снова хватаясь за стакан с соком. – Я в этом ничего не понимаю. И, честно говоря, не хочу разбираться.

Не знаю, что конкретно задумал Саша, но сейчас мне становится очень-очень страшно. За него. Он ведь понимает, кто такие Машталеры. И все равно действует, рискуя всем.

Господи…

Горло перехватывает спазм, я с трудом проглатываю напиток.

– А что с проверкой прокуратуры? Разве она не должна была уже завершиться? – выдыхаю я, чтобы сменить тему.

– Да, она завершена. Сейчас я готовлю дело в суд.

– Значит… Удалось все-таки что-то найти? – удивляюсь я. – На Сашиного отца будет заведено уголовное дело?

– Конечно.

– Он уже в курсе?

– Полагает, что в процессе сможет откупиться.

– Не сможет?

– Конечно, нет. Дело будет на моем личном контроле до вынесения приговора.

– А как же… Как же Людмила Владимировна?

–