лучше всех слов. Ты сидела возле меня, такая родная, моя, а я, урод, не мог даже обнять тебя двумя руками. Я поклялся сделать тебя счастливой, как ты того заслуживала, и снова не смог, сорвался при первом же неудачном стечении обстоятельств.

Он снова перевел дыхание. Долго не мог прикурить, огонь зажигалки постоянно дрожал и прятался, не желая поджигать кончик сигареты. Я не удивилась его словам. В том, что Кравченко обманул меня тогда, в госпитале, я не сомневалась – точно знала. И, как ни странно, у меня не было ни обиды, ни злости на него за это. Даже в мыслях не было – как я могла обижаться на человека, бывшего смыслом моей жизни? Кравченко докурил, прижал окурок в пепельнице с такой силой, словно хотел раздавить, вздохнул и продолжил:

– Я оказался слаб – я пил, а ты терпела, изводил тебя придирками – ты молчала… Мало того – я своими руками толкнул тебя в больницу, я виноват в том, что случилось потом… Но я клянусь тебе, что больше никогда не причиню тебе горя, никогда не заставлю тебя плакать… Я ведь на самом деле люблю тебя, до сих пор не верю, что это все со мной произошло – у меня есть дом, где меня ждут, я больше не подзаборный пес, которому некуда возвращаться.

Он замолчал, вытягивая из пачки очередную сигарету, я тоже молчала, по-новому глядя на мужа, так неожиданно открывшегося мне совсем с другой стороны.

Жизнь стала понемногу налаживаться, Леха служил в гарнизонной учебке, а мне через пять месяцев разрешили работу в поликлинике, где я оказалась в кабинете Васьки Басинского, который перешел сюда недавно, не желая связываться с командировками в полевые госпиталя. Работать с ним было легко, он ничем меня не доставал, даже наоборот. И потом, моего Кравченко в гарнизоне не знал только слепоглухонемой. Ему, кстати, присвоили-таки майора, восстановив справедливость. За эти пять месяцев мы ухитрились ни разу не повысить голос друг на друга и со стороны выглядели просто как юные влюбленные. Леший, приезжая в гости, постоянно подкалывал:

– Вы как молодожены! Каждый раз чувствую себя лишним.

И все равно он любил у нас бывать, ведь, в сущности, кроме нас, у него никого не было, а жениться он упорно отказывался. Заезжали и Рубцовы с внуком Лешкой, и Кравченко делался невменяемым – возился с пацаном, катал его на себе, дурачился, как маленький. В такие моменты у меня в горле стоял ком – почему я не могу подарить ему такое счастье?..

Работа у меня была необременительная, так, писанина, бумажки. Васька пристрастил меня к пирожным, которые мы с ним поглощали в перерывах в каких-то катастрофических количествах. Однако, вопреки этому, я не поправлялась, а наоборот – худела.

– Странно, – удивлялся мой начальник. – Любая другая уже в дверь не входила бы, а ты скоро за вешалку прятаться будешь!

Я пожимала плечами, не находя объяснения. Кравченко тоже заметил это, заставлял меня есть, но это не помогало.

– Ремень возьму! – грозил муж в шутку.

…Однажды утром, чистя зубы, я почувствовала тошноту, и это меня удивило – раньше такого не было. Потом, на работе, в рот не полезли бутерброды с колбасой, а, учуяв запах котлеты из Васькиной чашки в обед, я вообще понеслась в туалет, где меня вывернуло наизнанку. В кабинет я вернулась зеленая, вокруг глаз залегли тени. Васька с интересом посмотрел на меня:

– Ты чего это?

– Не знаю, отравилась, наверное, – я прилегла на кушетку, Васька сунул мне термометр, но температуры не было, тошнить тоже перестало.

– Слушай, подруга, а давно это у тебя? – спросил он, подозрительно глядя на мое зеленое лицо.

– Нет, первый раз, а что?

– А раньше так было? – продолжал он.

– Вася, отстань! Не было раньше, говорю же, съела что-то, – отмахнулась я, но Васька не прекратил допроса:

– А как у тебя с бабскими делами? Ладно, не выкатывай глаза, я врач все же, и не из любопытства спрашиваю. Тебе не приходило в голову, что это обычная беременность?

– Обалдел, что ли? Откуда?

– От верблюда! Что, твой Кравченко не мужик? От этого дела обычно бывают дети, – усмехнулся Васька.

– Ой, да брось ты! Какие у нас дети, на эту тему давно никто даже не разговаривает. Сам посуди – Кравченко две войны прошел, все время на брюхе по снегу, по грязи. Я тоже там была, у меня простужено все, какие дети, Вася?

– Ой, ну ты и дура! – изумился мой шеф, хватая меня за руку и стаскивая с кушетки. – Ну-ка, пошли к Евдокии!

Я покорно шла за ним по коридорам поликлиники, не совсем четко представляя, зачем делаю это. Есть вещи которые невозможно изменить, даже если очень хочется.

Евдокия Германовна, гинеколог, развеяла все сомнения через семь минут:

– Десять недель, поздравляю!

– Каких десять недель? Этого не может быть, вы же знаете… – лепетала я, не в силах осознать, что происходит.

– Один шанс из тысячи, дорогая моя. Рожай, иначе больше не сможешь, это просто счастливый случай, – сказала она, выписывая какие-то витамины. – Я тебе порекомендую врача, она будет тебя наблюдать. И береги себя – возраст, еще много чего. Запомни – один шанс.

Я как во сне вышла из кабинета, сунув в карман рецепт и визитку доктора. Васька ждал в коридоре:

– Ну, что?

– Вася… – я подняла на него глаза, и Васька моментально все понял.

– Та-ак! – вздохнул он. – Пора искать фельдшера! А ты иди-ка домой, приляг, отдохни, все равно сегодня уже никого не будет.

Я ехала домой и улыбалась всю дорогу, как идиотка Неужели это все со мной, с нами? Один шанс, сказала Евдокия? Сколько раз я слышала эту фразу в своей жизни! Один шанс, что Кравченко выживет, что сможет ходить, один шанс иметь ребенка…

Я металась по квартире из угла в угол, думая, как преподнести эту новость мужу. Когда же он, наконец, пришел, я вышла в коридор и прижалась к его холодной куртке.

– Ты что, ласточка? Я весь грязный, погоди, разденусь, – он слегка отстранился. – Что случилось?

– Раздевайся, потом расскажу, – и я ушла на кухню накрывать на стол, хотя меня просто распирало от нетерпения.

От запаха пищи опять тошнило, я сунула в рот сухарь, чтобы как-то справиться с противным ощущением. В ванной шумела вода – Кравченко принимал душ. Я открыла форточку, чтобы как-то прогнать мясной запах, доводивший меня до полуобморочного состояния, влезла на табуретку и вдохнула свежего, холодного воздуха. Стало немного легче. Я расставляла на столе