- А может они ещё где? - спрашивает Язва.

- Не знаю. Я отправил своих и ваших по классам, по два человека. У всех рации есть.

- Чего, отошли они, Кость? - спрашиваю я.

- Вроде…

- ГУОШ отзывается? - спрашивает Язва.

- Хули отзывается… Говорят, сидите, ждите, они в курсе.

- Чего «в курсе»?

- Да не знают они не хера! Может, чечены опять город берут? Может, в ГУОШе также сидят, как и мы, запертые?

Я подхожу к Андрюхе. От него, кажется, валит пар. Он возбужден. На белом лбу ярко розовеет небольшой угорь.

- Чего там? Куда бьешь? - кричу я.

- По «хрущёвкам», - отвечает Андрюха злобно, ответ я угадываю по губам. - Все стреляли, никто не попал! - говорит он, уже о другом - о нас. - Их, бля, человек двадцать было во дворе. А мы сначала обоссались все, потом окосели все на хуй!

«Мы обоссались, а он нет», - думаю я об Андрюхе.

Аружев сидит у без умолку гомонящей и, кажется, готовой треснуть рации, неотрывно глядя на мертвого Стёпу. Монах стоит рядом с кроватью, и тупо смотрит на свой ботинок, весь покрытый кровью, Стёпиной, застывающей…

Дима Астахов, возле которого стоит труба гранатомета, оглядывается на мгновенье, вглядывается в Стёпу, и снова стреляет, серьёзный и сосредоточенный.

Столяр начинает поочередно вызывать всех, кого разогнал по кабинетам, спрашивая, как обстановка.

Я слышу голос Скворца. Кличу его, дождавшись пока Столяр закончит проверку:

- Ты где? - спрашиваю, прибавляя громкость рации на полную.

- Рядом с «почивальней», в соседнем классе, - слышу далёкий Санин голос.

Иду к Скворцу, предупредив Столяра.

- Егор! - говорит мне Столяр вслед, - Все посты обойди! Посмотри, что где. Доложишь.

Я выхожу из «почивальни», и останавливаюсь в коридоре. Прижимаюсь спиной к стене, смотрю вокруг. Вся школа вибрирует, мелко дрожит, сыплется известью. Вдруг вспоминаю, что у меня до сих пор расстегнута ширинка, - с того момента, как я увидел дядю Юру. Застегиваюсь ледяными, негнущимися пальцами. Помочиться не хочется. Дую на руку, пытаясь отогреть пальцы.

Дверь в комнату, где находится Скворец, открыта. Юркнув в помещение, согнувшись, подбегаю к Скворцу, присаживаюсь у стены. Достаю сигарету.

Саня, дав, не глядя в окно, короткую очередь, встает у окна боком, ко мне лицом.

Я киваю ему головой, - как, мол? Пытаюсь улыбнуться, но не выходит.

Саня смотрит на меня, не отвечая. Лицо его, покрытое белой и серой пылью, кажется, спокойно, лишь щека чуть дергается.

Прикуриваю, затягиваюсь. Вкуса у сигареты нет. С удивлением смотрю на неё, и, тут же забыв, зачем смотрю, хочу бросить. Останавливаю себя в последнюю долю секунды, чтобы проверить, глядя на сигарету, не дрожат ли пальцы у меня. Не дрожат.

- Ну, чего? - говорю я вслух.

- Обстреливают. Вон - попали, - Саня показывает на выщербленную стену напротив окна. - Сейчас пристреляются и…

- 7,62… - говорю я, глядя на стену. - Если из 5,45 жахнут, может отрекошетить по заднице.

Кеша молча смотрит на меня, он стоит у другого окна, держит в руках «эсвэдэшку».

- Чего ты тут делаешь, снайпер? - обращаюсь я к нему, - Тебе позицию надо… Иди к Столяру, пусть он тебе место найдёт.

Кеша выбегает, высокий, с длинной винтовкой, которую он иногда раздраженно, иногда нежно называет «веслом».

- Пойдём со мной. По постам, - говорю я Сане.

Выбегая, краем глаза, я вижу, как от простреливаемой стены летят куски покраски, битый кирпич.

Когда тебе жутко, и в то же время уже ясно, что тебя миновало, - чувствуется, как по телу, наступив сначала на живот, на печёнку, потом на плечо, потом ещё куда-то, пробегает, касаясь тебя босыми ногами, ангел, и стопы его нежны, но холодны от страха.

Ангел пробежал по мне, и, ударившись в потолок, исчез. Посыпалась то ли известка, то ли пух его белый.

Я оглядываюсь на дверь комнаты, где мы только что были. Машинально трогаю стены, - не картонные ли они, - а то сейчас пробьёт навылет.

Мы бежим по коридору. На площадке между первым и вторым этажами пацаны поставили два стола, привалили их мешками с песком. Руководит всем Хасан. Рядом Плохиш сидит, ухмыляется. Ещё Вася Лебедев и Валя Чертков, с распухшей хуже вчерашнего рожей, бордовое месиво совершенно залепило правый глаз.

«Убили братика твоего, Валя», - хочу я сказать, но не могу.

- А у нас тут чечецы, мочёные в сортире… - говорит Плохиш.

Зная, что у Плохиша спрашивать что-либо бесполезно, обращаюсь к Вальке:

- Чего случилось?

- А пробрались двое… В туалет влезли, в окно. Плохиш прямо к туалету подбежал, кинул две гранаты. Потом зашёл туда, вон автоматы притащил…

Гордый, что есть такие пацаны в мире, я смотрю на Плохиша…

- Всё в говне, и в мозгах… - начинает Плохиш, и тут же оборывает себя, - Слышь, Хасан, давай твоим собратьям бошки отпилим? Хули они, дядю Юру обкарнали всего?

Хасан кривится и не отвечает.

Плохиш, вытаскивает нож, хороший тесак, и, косясь на Хасана, начинает им забавляться, колупать стол.

- Ну, бля, будут они атаковать? - говорит Вася Лебедев спокойно, и я удивляюсь его спокойствию, - неужели ему хочется, чтобы кто-то полез сюда!

- Чего там? - спрашивает у меня Вася, имея в виду положение дел на крыше, в «почивальне»…

- Сюда ведь могут из гранатомета ебануть. От ворот. Или если в упор к школе подбегут, - говорю я, не отвечая, чтобы не обмолвиться о Стёпке Черткове.

- Учтём, - говорит Вася Лебедев.

- А вы там на хуй сидите? - спрашивает Плохиш, - «В упор к школе!» Вы хер ли там делаете? Спите, что ли? Как там дела, у тебя спросили.

- Нормально, - отвечаю я.

- Если они подбегут, мы им Валю покажем, они охуеют, - говорит Плохиш.

Мы все смотрим на Валю, на его искаженное, вздутое, бордовое, одноглазое лицо.

- Ты целиться-то можешь? - спрашиваю я.

- А чего ты в двух разгрузках? - перебивает меня Плохиш, - Ты лучше бы запасные трусы одел.

Вася Лебедев косится на меня, иронично, но добро, и Валька Чертков готов засмеяться, хоть ему и больно это делать, но неожиданно обрывает себя.

- А это ведь Стёпкина разгрузка, - говорит он, - Ты чего?…

Валя смотрит на меня, пытаясь раскрыть второй, затекший глаз, рот его чуть приоткрыт, он хочет ещё что-то сказать, но ждёт меня.

Я смотрю на Валю, сжав скулы.

- Иди. Он в «почивальне», - говорю я.