– Могу обещать любовь прекрасной девы и княжьи богатства, исполнение желаний и безмятежный покой, но обещания не исполняю. Что я?

Трещина со звоном перечеркнула зеркало, прямо по отражению, и Финист пополам согнулся от внезапной боли, ослепительной и резкой. Словно мечом разрубили, только боль не унималась, не обрывалась блаженным небытием. Он через силу выпрямился, жадно хватая ртом черный воздух, и напоролся на терпеливый, даже сочувственный взгляд двойника. Он снова открыл рот, но Финист вскинул руку:

– Стой! Стой… Я, кажется, знаю. Это надежда.

Двойник улыбнулся и поблек, сделался полупрозрачным, как и зеркало позади него.

– Будь осторожен, – прошептал он прежде, чем исчезнуть. – Три попытки есть у тебя, и одну из них ты уже истратил.

– Навьи знают, что такое, – под нос выругался Финист, когда впереди снова появился зеркальный коридор, а боль схлынула так же неожиданно, как и появилась.

Он не хотел знать, что с ним будет, если он потратит все попытки.

На развилке он надолго замер, раскачиваясь на пятках. Оба коридора выглядели абсолютно одинаковыми – темными, полного колдовского мерцания отражений, заключенных среди бесконечных зеркал. Будь он здесь не один, предложил бы тянуть жребий – но сейчас при одной мысли переложить выбор на кого-то другого, пусть и на судьбу, ему сделалось тошно. Нет уж, сюда его привели только его решения, так усугубим же черноту и путаницу вокруг!

Он свернул направо и шел, не оглядываясь, уже не опуская глаз. И когда отражение вышло ему навстречу, не удивился. На этот раз оно было его ровесником, один в один повторяющее лицо, к которому Финист привык, – изможденное, с глазами-бельмами, язвами на веках.

Его хриплый шепот туманом вполз в уши:

– Ничего не давит, ничего не тянет, ничего не держит. Я – отсутствие опоры и самая большая клетка. Многие обо мне мечтают, но мало кому я по силам. Что я?

Финист усмехнулся: эта загадка была гораздо, гораздо проще. Может, потому что он давно день за днем гонял по кругу одни и те же мысли.

– Свобода, – слово упало, как камень на чашу весов. Двойник отступил и растворился со скоморошьим поклоном.

Теперь коридор казался все ниже и у´же, и отражения шагали с Финистом плечом к плечу. Он мог рассмотреть их, но не осмеливался. Хватало и того, что взгляд то и дело выцеплял в глубине зеркал то глаза, синие, глубокие, с морщинками в уголках, то оперение по плечам, то тусклый, но еще крепкий доспех.

Финист все яснее и яснее осознавал, что он видит, но запрещал себе об этом думать.

Третий двойник ждал его в центре круглого зала – зеркальные стены расступились в стороны и потемнели, скрыв остальные отражения. Он был стар и согбен, лицо высохло и потрескалось, как сухая земля, среди седых волос мелькали полосатые перья. Плащ укрывал его сутулые плечи, и все же он казался едва ли не выше Финиста, и тому было жутко и неуютно смотреть на свою старость – обессиленную и уродливую.

– Я – жажда преклонить колени и ждать суда. Я – память о поступках, которую не сотрешь. Я – эхо, которое не умолкает. Что я?

Голос его скрипел, как птичьи когти по стеклу, и Финист морщился все время, пока старец говорил.

– Чем бы ты ни был, ты не можешь быть моей частью, – уверенно сказал он, отступая от двойника. – Потому что я никогда не стану таким, как ты.

Старец улыбнулся, между тонких губ мелькнули желтые зубы, мелкие и обломанные. Он сгорбился, и плащ встопорщился на плечах, взмахрился перьями, и вот уже огромная мертвая птица сидела перед Финистом. И из ее клюва текла человечья речь:

– Я – боль и покорность боли. Я – отсутствие выхода. И я – успокоение. Что я?

На этот раз боль швырнула Финиста на колени, словно это по нему прошла трещина. Он прижал ладони к лицу и удивился, что не чувствует, как оно распадается на части, как горячая кровь хлещет сквозь пальцы.

– Отчаяние, – прохрипел он сквозь муть боли, и тут же новый удар повалил его на землю, заставил скрючиться, пережидая судороги агонии. Финист чувствовал, что лишился чего-то очень важного, но не знал чего. Словно неверная отгадка отобрала у него что-то, грубо вырвала из груди, оставив там сочащуюся тьмой пустоту.

Серая птица щелкнула клювом.

– Последняя попытка, мальчик. Подумай лучше. Я – надежда на забвение. Я – свобода от прошлого. Что я?

Сжав зубы, Финист медленно поднялся, дыша часто и глубоко. Тело все еще подрагивало в мелких судорогах, озноб пробегал по спине. Он закрыл глаза, катая на языке одно слово и ненавидя его всем сердцем – всем, что у него осталось от сердца.

Не лучше ли провалить испытание и остаться здесь, чем признать, что и это часть тебя?

Финист скрипнул зубами, отгоняя малодушный голос. Нет уж, он еще побарахтается. В конце концов, все началось с надежды.

Он облизал губы и выдохнул:

– Раскаяние.

И все исчезло.

Несколько секунд он вглядывался в абсолютную темноту, спросил неуверенно:

– Так я угадал?

Он и сам не знал, какого ответа бы хотел, но вместо него на Финиста налетел вихрь звуков и образов, не разобрать, то ли прошлое обрело плоть и кровь, то ли тьма порождала чудовищ. Он различал тех, кого убил, и тех, кого обманул, тех, кто на него надеялся, и тех, кому он не смог помочь. Они терзали его загнутыми когтями, и скорбные, неподвижные лица были всего лишь масками над тонкими шеями.

А у него не было даже ножа, чтоб защититься.

Страх накатил волной, удавкой обхватил горло, так, что даже на помощь было не позвать. Да и кого звать, кто откликнется на слабый крик предателя?

Но помощь пришла.

Ослепительно яркий свет разрезал тьму, и монстры исчезли, развеялись дымными облаками, испарились в безжалостных белых лучах. Финист остался один на один с ним, обессиленный и ослепленный.

– Надо же, – через силу усмехнулся он, скрестив руки на груди, – вот уж не думал, что ты решишь помочь, а не позлорадствовать.

Свет в руках Соколицы померк, стал искрой со множеством острых и тонких лучей, и она посмотрела на нее с недоумением и вложила себе в грудь. И свет растекся по ее коже, просвечивая изнутри мягким и тихим сиянием.

– Я так и хотела. – Она скопировала его улыбку. – Но чем бы я тогда была лучше тебя?

Она отвернулась и продолжила спокойно, пока под ее ногами из небытия поднималась мерцающая дорога.

– Дар Жар-Птицы – всегда быть честной с собой, всегда осознавать даже самые тайные и темные желания. Да, я наслаждалась тем, как ты кричал от страха, но больше я боялась превратиться в такую тварь, как ты.

– Такую, как я? – Финист с наигранной улыбкой прижал ладонь к груди. – Хочешь сказать, в такую же умную, хитрую и удачливую тварь?