— Интересно, увидим ли мы снова когда-нибудь Англию? Боюсь, вряд ли.

— Вероятно, ты прав. — Эмбри тоже вздохнул. — Мы обречены состариться и умереть здесь — или, скорее всего, обречены не дожить до старости и вскоре умереть. Только слепой случай пока хранит нас.

— Слепой случаи да еще отсутствие увлечения снайперами женского пола, как это случилось с бедным Джоунзом, — сказал Бэгнолл.

Они оба рассмеялись, хотя ничего забавного в этом не было. Бэгнолл добавил:

— Вблизи от прекрасной Татьяны вероятность состариться и умереть в Пскове катастрофически возрастает.

— Точно! — с чувством сказал Эмбри.

Он бы еще поговорил на эту тему, но Александр Герман выбрал этот момент, чтобы войти в комнату. Эмбри перешел с английского на спотыкающийся русский.

— Добрый день, товарищ начальник.

— Привет.

Герман не выглядел начальником. Со своими рыжими усами, длинными нечесаными космами и сверкающими черными глазами он выглядел наполовину бандитом, наполовину ветхозаветным пророком (что вдруг заставило Бэгнолла задуматься, насколько велики отличия между ними). Он взглянул на воспроизводящее устройство ящеров.

— Чудесные штуки. — Он сказал это вначале по-русски, затем на идиш, который Бэгнолл понимал лучше.

— Да, это так, — ответил Бэгнолл по-немецки, который партизанский начальник Герман также понимал.

Бригадир подергал себя за бороду. Он задумчиво продолжил на идиш:

— Вы знаете, до войны я не был ни охотником, ни кем-то в этом роде. Я был аптекарем здесь, в Пскове, и готовил лекарства, которые приносили не слишком много пользы.

Бэгнолл не знал этого: Александр Герман мало рассказывал о себе. Не отрывая глаз от воспроизводящего устройства, он продолжил:

— Я был мальчишкой, когда в Пскове появился первый самолет. Я помню, как появилось кино, радио, звуковое кино. Что может быть более современным, чем звуковое кино? И вот пришли ящеры и показали нам, что мы просто дети, забавляющиеся игрушками.

— Эта мысль появилась у меня уже давно, — сказал Бэгнолл. — У меня она возникла, когда первый истребитель ящеров пролетел мимо моего «ланкастера». Тогда было хуже.

Александр Герман снова погладил бороду.

— Правильно, вы ведь летчик. — Его смех обнажил испорченные зубы и пустоты на месте выпавших. — Очень часто я забываю об этом. Вы и ваши товарищи, — он кивнул на Эмбри, имея в виду и Джоунза, — делали такую хорошую работу, поддерживая в нас и нацистах большую злость на ящеров, чем друг на друга, что мне кажется, что именно затем вы и прибыли в Псков.

— Временами и нам так кажется, — сказал Бэгнолл. Эмбри сочувственно кивнул.

— Вы никогда не пытались поступить в советские ВВС? — спросил Герман. Прежде чем кто-то из англичан смог ответить, он ответил на свой вопрос сам: — Нет, конечно нет. Единственные наши самолеты — это «кукурузники», а для иностранных специалистов эти небольшие простые машины интереса не представляют.

— Думаю, нет, — сказал Бэгнолл и вздохнул.

Эти бипланы выглядели так, будто летали сами по себе, будто их мог чинить любой, кто имеет отвертку и разводной ключ.

Александр Герман рассматривал его в упор. Немало русских и немцев изучающе рассматривали его с тех пор, как он попал в Псков. В большинстве случаев он прекрасно понимал, что они при этом думают: «Как бы использовать этого парня для моих целей?» У всех это было настолько очевидно, что он даже не расстраивался. Но читать по лицу партизанского командира было не так легко.

Наконец Александр Герман сказал:

— Если вы не можете использовать вашу подготовку против ящеров здесь, вы неплохо сделаете, если используете ее где-то в другом месте. Это возможно.

И снова он не стал ожидать ответа. Почесывая голову и бормоча про себя, он вышел из комнаты. Бэгнолл и Эмбри посмотрели ему вслед.

— Ты не считаешь, что он имел в виду возможность вернуть нас обратно в Англию, а? — спросил Эмбри шепотом, словно боясь высказать такую мысль вслух.

— Сомневаюсь, — ответил Бэгнолл, — он, скорее, думает, не может ли он сделать из нас пару сталинских соколов. Даже это не так уж плохо — хоть какая-то перемена. Что же до остального… — Он покачал головой. — Даже не смею думать.

— Интересно, что там сейчас осталось от родины, — проговорил Эмбри.

Бэгнолл тоже задумался над этим. Теперь он знал, что не сможет избавиться от этих мыслей — не думать о том, есть ли в действительности путь домой. Нет смысла думать над тем, что, как вы знаете, невозможно. Но если мысль пришла, значит, надежда вышла из своего убежища. Она может обмануть его ожидания, но она его никогда не покинет.

* * *

Тосевитский детеныш снова вылез из коробки, и только всевидящие духи Императоров прошлого знали, когда он заберется в следующую. Даже со своими поворачивающимися глазами Томалсс все чаще испытывал трудности в отслеживании детеныша, когда тот принимался ползать по полу лаборатории.

Он удивлялся, как самки Больших Уродов, у которых поле зрения гораздо более ограничено, чем у него, справлялись с тем, чтобы уберечь детенышей от беды.

Многие не справлялись. Он знал это. Даже в их наиболее технологически развитых не-империях Большие Уроды теряли огромное количество детенышей из-за болезней и несчастных случаев. В менее развитых областях Тосев-3 от одной трети до половины всех детенышей, которые вышли из тел самок, умирали в течение одного медленного оборота планеты вокруг звезды.

Детеныш пополз к двери в коридор. У Томалсса от удивления открылся рот.

— Нет, тебе нельзя выходить наружу, теперь нельзя, — сказал он.

Словно поняв его, детеныш стал издавать неприятные звуки, которыми он выражал усталость или раздражение. Томалсс велел технику подготовить проволочную сетку, которую он мог помещать в дверном проеме, прикрепив к обоим косякам. У детеныша не было достаточно сил, чтобы стянуть вниз проволоку, или достаточно ума, чтобы отвинтить крепления. На время он становился узником.

— И у тебя не будет риска быть уничтоженным, если заползешь на территорию Тессрека, — сказал ему Томалсс.

Это могло показаться забавным, но на деле ничего забавного не было. Томалсс, как большинство самцов Расы, не видел особой пользы в Больших Уродах. Но Тессрек ощущал ядовитую ненависть к ним, особенно к детенышу — из-за его воплей, из-за его запахов и просто из-за его существования. Если детеныш снова окажется на его территории, то Томалсс может получить замечание. Томалсс не хотел, чтобы это случилось — и помешало его исследованию.

Детеныш ничего этого не знал. Детеныш не знал ничего ни о чем: в этом была его проблема. Схватившись за проволоку, он встал прямо и выглянул в коридор. Он продолжал издавать слабые ноющие звуки. Томалсс знал, что они означают: «Я хочу выйти».