— Твою мать!..

— Вот черт!..

— Засажу этому мудозвону по самые!..

Романтичный Ларедо предполагает, что этим рывком первый пилот захотел «наказать» их за смерть товарища. Но тотчас осознаёт, что объяснение куда проще: пилот просто обделался со страху, как и они все, и это был его способ завопить.

У Де Сото есть другой способ.

Ларедо видит, как Де Сото приближается к креслу пилота и проделывает на редкость тонкий, не лишенный изысканности маневр, подсовывая ствол пистолета под козырек шлема. Легкий трепет — как мышечный спазм, а потом Де Сото скидывает труп с сиденья и принимает управление на себя.

— Осторожней, старик, нам нужен этот борт! — предупреждает Оливер.

— Кол вам в жопу! — рычит Лопе. — Вы тут все с катушек послетали?

Лопе вздымается над креслом, как мастодонт, а потом валится на пол, как мастодонт, встретившись с пулей Оливера.

— Да, — сообщает француз. — Слетели с катушек, куманек. Оливер стреляет еще несколько раз, очередью. Горячая жидкость из тела Лопе омывает волосы и тело Ларедо — и это почти приятно в охватившем его холоде; в полумраке кабины жидкость выглядит черной.

— Спокойствие, коллега! — Мавр быстро вскидывает руки, когда Оливер вопрошающе переводит ствол на него. — Вы тут главные.

— Сиськи, помогай, — распоряжается Оливер.

Ларедо не обижается, когда Бюст отталкивает его в сторону, волоча вместе с Оливером грузное тело Упрямца; их банальная перебранка тоже их не тревожит.

— Еще раз меня так назовешь, Оливер, до конца лет своих будешь срать через пупок! — орет Бюст. — Я-то знаю, как это делается.

— Радость моя, я ж случайно. На счет три. Раз… Два…

Проводы погибшего товарища сводятся к короткой молитве, которую произносит Бюст: «Какой тяжелый, сукин сын». Вспышка света и вихрь перед глазами ослепляют Ларедо, потом он успевает увидеть, как Бюст, сбросив труп, отряхивает ладони перед открытой дверью вертолета (шмяк, шмяк), и чувствует у себя между ног нечто такое, что в прежней цивилизованной жизни именовалось эрекцией. Ларедо не ведает, отчего его член напрягается именно сейчас, когда он смотрит на эту хлопающую в ладоши короткостриженую убийцу. Возможно, все дело в рефлексах, решает Ларедо.

Ларедо начинает по-настоящему беспокоиться, когда по знаку Де Сото и по команде Оливера Бюст хватает его за руки, точно он — надувной фаллоимитатор, приглянувшийся необузданной любительнице мастурбации. Если его собираются убить — почему не сделать это прямо здесь? Однако Де Сото желает всего лишь поболтать.

— Этот говнолетчик далеко отлетел! Ищем место для посадки!

— Прекрасно!

— Куманек, а у людей Манделя точно найдется решение?

— Что-нибудь да найдется! — Ларедо стоит, держась за спинку пилотского кресла, перекрикивая шум винта и чувствуя себя настоящим посмешищем.

Однако наемник его, кажется, не слышит. Из разбитого уха Де Сото струится кровь, он вертит рукоятки управления, как мальчишка, увлеченный компьютерной игрой. Экраны и кнопочки подсвечивают его лицо голубым. Ларедо понимает, что команда успела освободиться и от трупов вертолетчиков, вышвырнув их через правую дверь. Рядом с этой дверью Оливер ест сэндвич.

— Но полной уверенности нет? — уточняет Де Сото.

— Разумеется, нет. Но эта обсерватория может стать убежищем!

— Если, когда мы вернемся, от нее хоть что-то останется, — бормочет Де Сото.

— Что-нибудь да останется! — кричит Ларедо в ответ. Вертолет угодил в воздушную яму, поэтому реплики разрываются на части. — Можно… мне обратно… на место?

— Ступайте, — разрешает Де Сото.

Послушный Ларедо плетется назад и падает в кресло рядом с тем, что перемазано кровью. «Спасибо, стюардесса, тут заблудиться невозможно». Бюст, сосредоточенно проверяющая патроны и амуницию, не удостаивает его даже взглядом. Потом девушка застегивает рюкзак, ловко проскальзывает по кабине и присоединяется к сидящим впереди Де Сото и Оливеру. Мавр с Ларедо обмениваются взглядами и вскидывают брови.

— Люди внизу наверняка погибли, — говорит Мавр.

— Мы живы, — говорит Борха.

Однако Кармела чувствует, что это заключение не делает его счастливым. В устах Борхи даже самые хорошие слова звучат ядовито. Наверное, для него нестерпимо поскуливание Фатимы, тихое и упрямое, как капельки воды из крана.

Слова Борхи — первое, что звучит после глубокой тишины, наступившей вслед за яростной лихорадкой жужжания, треска, шелеста и щелчков. И все-таки могильное безмолвие выносить было труднее, понимает Кармела.

И тогда Нико, превратившийся в негласного лидера, подает сигнал:

— Они прошли. Думаю, мы можем выходить.

Эта фраза всех приводит в движение, словно на видео нажали клавишу play. Никого не удивляет, что первым выходит Дино Лиццарди, итальянский великан. За ним следует Нико. Кармела избавляется от липучего объятия Борхи и, прежде чем покинуть лабораторию, делает то, о чем думала уже давно.

— Фатима, дай-ка я посмотрю твою спину…

— Мне больно, боли-и-и-ит, си-и-ильно…

— Я знаю. Приподними пижаму сзади… Подожди, давай я сама… Да не будет тебе больно, обещаю, я даже и не притронусь… Серхи, не уходи…

— Я и не ухожу, только хотел поудобнее ее переложить…

Фатима провела все это время, лежа на «Серхи-подушке». Кармела удивляется нежности, которую толстяк испытывает к аргентинке, несмотря на то что она полностью поглощена собой и собственной болью. Поколебавшись секунду, Серхи садится так, чтобы Фатима могла положить голову ему на бедра, а Кармела — осмотреть ее спину. Борха, не зная, чем заняться (а возможно, к чему-то и ревнуя, добавляет про себя Кармела), наблюдает за происходящим, не вынимая рук из карманов.

— Этот мужик с его псиной нас всех угробит, — ворчит Борха.

— Собаку зовут Мич, — уточняет Серхи.

О горестной судьбе Мича всем становится известно, когда из гостиной, точно далекий ветер, прилетают безутешные завывания Дино. Борха начинает что-то говорить, но Кармела его не слышит: она занята осмотром отметины на спине Фатимы; лампочки в лаборатории светят еле-еле. Все не так страшно, как опасалась Кармела: покраснение от правой лопатки почти до самого бедра, по краям кожа начинает багроветь, но порезов нет; нет (насколько Кармела способна установить при сопротивлении пациентки) и переломов бедер, и внутренних кровоизлияний. Синяки на теле останутся жуткие, но все могло обернуться гораздо хуже. Начать с того, что Фатима приняла удар боком, а позвоночник (эта трубка, защищающая хрупкий хрусталь движения) остался не задет. Большая удача. А может быть, не только это. «Ее не жалили, ее ударили», — с изумлением понимает этолог. — Но только потому, что Фатима угодила в середину. Если бы к тарану присоединились остальные пчелы из… струи, они бы разнесли ее в клочья, однако, не найдя выхода, они сменили направление».