Соня остановилась и поискала в сумке фонарик. Но он остался в комнате. Она двинулась дальше. Почти на ощупь.

На главной улице тоже была непроницаемая темень. В окнах кое-где помигивали свечи и сновали тени.

Соня побежала. Там, где обычно, как пассажирский лайнер в море, сиял окнами «Гамандер», теперь лишь чернел зловещий силуэт.

Но когда она добежала до въезда на территорию отеля, послышался шум запускаемого генератора. «Гамандер» медленно зажег огни, которые, несколько раз моргнув, вошли в нормальный режим и горели ровно.

В деревне по-прежнему было темно.

В эту ночь Соня даже не пыталась уснуть без теместы. Но когда она проснулась, действие таблетки кончилось, а ночь еще нет.

Ей приснилось, что она слышит какие-то звуки. Позвякивание, побрякивание, постукивание — как будто Паваротти порхал по своей клетке. Звуки были настолько явственными, цветными и трехмерными, что она включила свет и прошла в ванную.

Но никакой клетки там не было. Она увидела лишь огарок свечи, которую оставила в раковине на тот случай, если отключат генератор. Его тарахтение все еще было слышно где-то внизу.

Она вернулась в комнату и отодвинула занавеску на окне. В деревне света все еще не было. Но питавшийся от генератора уличный фонарь на автостоянке перед отелем бросал тусклый круг света на мокрую дорогу.

Соне вдруг показалось, что в этом круге она на секунду увидела чью-то фигуру.

На следующее утро снег в деревне растаял. Но когда ветер изредка приподнимал завесу тумана, вершины гор поблескивали белизной.

К Соне на утро был записан доктор Штаэль. На этот раз у него не было ни головной боли, ни похмельного синдрома.

— Так что решите сами, какой вид массажа мне сейчас больше подходит, — попросил он.

Соня решила, что нейропсихологу больше всего подходит шиацу головы. Она принялась пальцами обеих рук массировать кожу на голове от лба до шеи. Доктор Штаэль только что принял душ, и его густые седые волосы казались на ощупь мокрой шкурой белого медведя.

Штаэль закрыл глаза.

— Послезавтра я уезжаю, — произнес он через некоторое время.

— Завидую. Я бы тоже не прочь уехать, — ответила Соня.

Он открыл глаза, и их взгляды встретились в перевернутом виде.

— Вот как? А мне казалось, вы уже вошли во вкус…

— Мне тоже так казалось.

Она взяла в каждую руку по пучку волос и легонько потянула их в стороны.

— Перевернутый крест?

Соня взялась за следующие два пучка волос. Не прерывая своих манипуляций, она рассказала ему о втором перевернутом кресте.

— Значит, кто-то продолжил эту историю с того места, на котором закончил сборщик молока?

— Кто-то или что-то. — Соня начала массировать большими и указательными пальцами мочки ушей. — Что-то сверхъестественное.

Доктор Штаэль не стал комментировать ее последнее замечание.

— А пианист?

— Что — пианист?

— Я же не слепой.

— Похоже, не судьба.

— Жаль. Вы были прекрасной парой.

Соня на несколько секунд надавила во внутренние уголки глаз. Потом принялась массировать подушечки его кустистых бровей.

— Можно задать вам один вопрос, который не совсем относится к области ваших исследований?

— Пожалуйста. Если речь идет не о любви.

Круговыми движениями пальцев она продвигалась от висков вниз, к мышцам височно-нижнечелюстных суставов.

— Вы допускаете существование черта в одной из этого множества действительностей?

Доктор Штаэль не торопился с ответом.

— Да, — ответил он наконец. — Причем в каждой из них.

у нас дождь

а вообще?

никакого вообще льет и льет

а у нас прошел снег

ну хоть что-то

Дырявая завеса облаков бросала на Валь-Гриш тревожные тени. В узких переулках витали кухонные запахи, из какого-то окна лилась печальная тирольская песня.

Дверь дома Сераины была открыта, из коридора доносились приглушенные голоса. Когда глаза Сони привыкли к полутьме, она увидела двух женщин, разговаривавших с худым, сгорбленным мужчиной. Это был Казутт. Он подошел к двери, и Соня увидела, что он выбрит и причесан, в чистой рубашке и в галстуке. От него пахло одеколоном, который, однако, не совсем успешно заглушал запах пота. Глаза у него были красные.

— Вы ко мне?

— Нет, я договорилась о встрече с Сераиной.

Казутт молча переглянулся с женщинами.

— Ее увезли сегодня ночью… — произнес он тихо, словно открывал ей некий секрет.

— А что случилось?

Одна из женщин поспешила выдать ей информацию из первых рук:

— Проснулась я посреди ночи от какого-то шума на улице. Слышу — поет кто-то. Или плачет. Подхожу к окну, вижу: какая-то белая фигура. Точно привидение. Я давай будить мужа. Он глянул в окно — и правда кто-то стоит. Ну, он окно-то открыл, да и крикнул, эй, мол! А тот не отвечает. А потом поднял голову — батюшки, так это ж Сераина! В ночной рубахе. Мы спустились вниз, ввели ее в дом. Она не говорит ни слова. И вся дрожит. А вид у нее — жуткий! Простоволосая, без вставной челюсти… И дрожит. Мы закутали ее в одеяло и привели сюда. А она как увидела, что мы хотим отвести ее в ее дом, как начала кричать и отбиваться руками и ногами! Ну, мы забрали ее к себе и разбудили доктора. Тот вызвал «Скорую помощь». Когда они ее увозили, она все дрожала. И так и не сказала ни слова!

— В шоке была, — вставила другая женщина.

Драматические световые эффекты в облаках превратили деревню в декорацию к какому-то спектаклю под открытым небом. Соня заторопилась. Ей захотелось как можно скорее уйти прочь, подальше от этого дома и от этой истории.

На полпути к отелю она услышала в одной из узких боковых улочек стук копыт. Гулкое эхо отскакивало от стен домов, и казалось, будто по Валь-Гришу несется целый кавалерийский отряд. Соня остановилась на перекрестке и осторожно выглянула из-за угла.

Это было темно-синее ландо отеля «Гамандер». Для такой узкой улицы оно ехало, пожалуй, чересчур быстро. Сидевший на козлах Курдин, который обычно с ней здоровался, в этот раз напряженно смотрел вперед.

В карете Соня узнала смеющуюся Барбару Петерс. И его, «il senatore», — тоже звонко хохочущего.

В холле ее ждал Мануэль. Он, который всегда говорил, что их профессия уже сама по себе — один сплошной фитнес, напросился сопровождать ее во время послеполуденного горного марша.

На нем были новые туристские брюки до колен, из почти новых туристских ботинок торчали гладко выбритые голени.