был на деле, а с позорным прозвищем Голодай-князь, так как в годы его правления была жестокая засуха и голод великий истощил народ.

25

«Не принесут годы, что приносит час».

Мирон Костин

В Стамбуле стоял удушающий зной, нещадно жгло солнце, но в султанском дворце царили покой и прохлада. В зале, стены которой были покрыты неповторимой красоты мозаикой, султанша Киосем собрала своих советников. Уже месяц, как ее сын, султан Ибрагим не вставал с постели, и дела всего государства перешли в руки старой султанши, силихтара и великого визиря.

Прямая и неподвижная, словно высеченная из мрамора, сидела и слушала султанша поступавшие со всех концов империи донесения.

Великий визирь в белом тюрбане громким голосом читал:

— В Румелии восстали влахи. С помощью аллаха доблестный и бесстрашный Керим-бей разбил и уничтожил их.

— И много было тех гяуров? — спросила султанша, не глядя на визиря.

— После подсчетов носов и ушей, что были нам посланы, их оказалось две тысячи.

— Прошу прощения и, преосветлейшая валиде-ханум, — поднялся с расшитых подушек великий кадий, — но мне хотелось бы получить у нашего великого визиря некоторые разъяснения.

Визирь глянул на него настороженно. От этого несносного выскочки можно ожидать всего. Он не упустит возможности поумничать перед султаншей.

— Говори, о мудрый! — кивнула султанша.

Кадий низко поклонился.

— О, достойнейший и несравненный визирь Мустафа-ага! — повернулся кадий к великому визирю, который недовольно шевелил губами. — Как мы все здесь слыхали, согласно подсчетам ушей и носов, гяуров было две тысячи?

Великий визирь недоуменно заморгал глазами. Он никак не мог взять в толк, куда гнет кадий, что хочет этим сказать?

— А сейчас спрашиваю великого и мудрого нашего Мустафу-агу: счет убитых гяуров велся по количеству носов или ушей? Выходит, число носов и ушей было одинаковым? Так ли я понял?

Визирь кивнул.

— Тогда, — победоносно продолжал кадий, — влахи были либо двуносые, либо одноухие!

Среди собравшихся прошел смешок. Обмотанные высокими тюрбанами головы то и дело наклонялись друг к другу.

Визирь зарылся в бумаги, дабы не показать великое свое смятение и досаду.

Кадий спокойно уселся на подушку и, спрятав руки в рукава халата, застыл как горделивое изваяние.

Султанша, чуть улыбаясь, сказала:

— Продолжай, о великий визирь!

Визирь откашлялся и, преодолевая гнев, продолжал свой доклад.

— В Крымском ханстве мирзы бунтовать стали.

— Чего они хотят? — подняла брови султанша.

— Требуют сменить визиря.

— Кого они выкликают!

— Сефер Кази-агу.

— Исполнить их желание! Что еще хочешь сказать?

— Имеются сведения, что бей из Молдавии хочет вступить в сговор с врагами Порты... И как ему не быть с ними заодно, ежели одна из дочерей замужем за сыном драгомана недружелюбной нам Венеции, а другая — жена литовского палатина Радзивилла. Можно ли доверять этому гяуру?

— Находится ли у нас кто-либо из детей гяура?

— Нет, сиятельная ханум.

— Почему нарушаются наши обычаи?

— Мы считали его верным нам.

— Гяурам доверять нельзя. Незамедлительно доставить заложника!

— У бея сыновей такого возраста нет, — сказал визирь.

— Доставить дочь! — приказала султанша. — Когда он знать будет, что смерть постоянно находится за спиной его дитя, не посмеет что-либо против нас затевать!

С этими словами она поднялась и покинула диванный зал, пройдя мимо рядов советников, стоящих со скрещенными руками и склоненными головами. Миновав амфилады покоев, султанша вошла в комнату, стены которой были сплошь увешаны драгоценными персидскими коврами. На широкой постели под балдахином на шелковых подушках лежал султан Ибрагим. Его лицо, цвета шафрана, на котором пылали два сизых пятна, носило печать страданий. Столик черного дерева с ножками из слоновой кости был заставлен коробочками с порошками и пузырьками с различными целебными настойками.

Султанша пристально всматривалась в сына. Гложущая тоска подступала к сердцу. Двое сыновей было у нее и оба жадные до удовольствий. Старший, Мурад, недавно умер. Теперь же, видимо, и этот последует за ним.

— Тебя осмотрели сирийские врачи, сын мой? — положила она руку на его горячий лоб.

— Какая польза, что смотрели? Ни капли здоровья мне не прибавили.

— Они не говорили, что у тебя разлилась желчь?

— Не знаю. Они поговорили между собой и ушли.

Султанша поняла, что от болезни ее сына исцеления нет.

— Аллах смилостивится над нами! — прошептала она и расстроенная покинула спальню Ибрагима.

Тяжкие думы одолевали ее. Могущество империи истощается. Враги со всех сторон поднимают голову и ждут часа, чтобы наброситься на Порту. Султан болен и нет у него теперь иной заботы, кроме как спасение собственной жизни. Она уже немолода и утомлена, а тот, кто должен прийти на смену Ибрагиму, еще ребенок. Великий визирь не в состоянии управлять страной. Распутство и обман, бесчестие, воровство и жадность затмили лучшие умы государства. Что только не продается и не покупается в империи! Надобно срочно сменить великого визиря и на его место поставить другого, который огнем и мечом истребил бы зло, что подтачивает основы Порты. И таким человеком может быть только Мехмет Кюпрюли, сирийский паша. Султанше он знаком, этот статный мужчина, который заставил некогда ее вдовье сердце забиться сильнее и нарушил покой ее ночей. Он был единственным мужчиной, которого она возжелала во время своего многолетнего вдовства. И сейчас, в преклонном возрасте, она хотела, чтобы он был рядом. Но как заменить Мустафу? Ибрагим держится за него мертвой хваткой. Нужно найти повод, чтобы избавиться от этого старого павлина, который распускает свой хвост даже перед лягушкой.

Вскоре представился случай как нельзя более удачный. Вспыхнула война с Венецией. Султанша, склонившись к требованиям янычар, которые заявили, что не пойдут сражаться без великого визиря, послала его на войну. В одном сражении подкупленный султаншей спахий ударил визиря саблей по голове и тот упал замертво. Путь Мехмет-паши к посту великого визиря был, таким образом, открыт. Время уже посеребрило его бороду, но глаза паши еще были полны огня.

— Отдаю в руки твои, Мехмет-паша, судьбу государства, — сказала султанша и коснулась пальцами его руки. — Будешь нещадно