— и Ксавье быстро выскакивает из машины, не потрудившись даже заглушить мотор, карета скорой помощи оказывается пуста. Не имея ни малейшего представления, что делать дальше, он стремительно вбегает в вестибюль и лихорадочно озирается по сторонам.

— Вы что-то хотели? — медсестра из-за стойки бросает на него короткий равнодушный взгляд.

— Да! — он за секунду подскакивает к ней, словно цепляясь за последнюю спасительную соломинку. Голос снова срывается на крик. — К вам только что привезли мою жену! Где она?! Что с ней?!

— Не кричите так. Здесь обычная больница, а не сумасшедший дом, — немолодая женщина с помятым лицом недовольно цокает языком, не отвлекаясь от сосредоточенного заполнения медицинской карты. — Если вы говорите про беременную женщину, то она в реанимации. Но вам туда не…

Не дослушав до конца монотонную фразу, Ксавье со всех ног срывается с места. Он едва успевает читать потёртые таблички на белых дверях, но резкий выброс адреналина неожиданно придаёт сил. Медсестра что-то кричит вслед, но он её уже не слушает — страшное слово «реанимация» набатом стучит в висках, глуша все прочие мысли.

Если Уэнсдэй отправили прямиком в реанимацию, значит, всё совсем плохо.

Значит, всё просто ужасно.

Значит, она действительно может… Господи.

Только не это. Пожалуйста, только не это.

К огромному облегчению, поиск нужного отделения занимает всего несколько минут — над двустворчатыми дверями с непрозрачным стеклом горит ярко-белая надпись «Посторонним не входить». Но Торпу совершенно на это наплевать. Он решительно толкает от себя тяжелую дверь и лицом к лицу сталкивается с врачом.

— Вам сюда нельзя, сэр, — человек в белом халате преграждает путь к заветной цели и с недюжинной силой стискивает его плечи, принуждая отступить на шаг назад. — Пожалуйста, отойдите.

— Да мне наплевать! — остатки самообладания с треском рассыпаются на части, и Ксавье отчаянно сопротивляется действиям врача. — Там моя жена, идиот!

— Успокойтесь, — тот остаётся непреклонен, пристально взирая на Торпа из-под низко надвинутых очков. — Давайте поступим так. Я схожу и всё узнаю, а потом сообщу вам. Как зовут вашу жену?

— Уэнсдэй… Уэнсдэй Аддамс, — ещё никогда в жизни он не произносил это имя с таким трудом. Паническая ярость сменяется отчаянием, и наоборот. — Она беременна, понимаете?! Скажите, что с ней, прошу вас!

— Успокойтесь и присядьте, — врач кивает на ряд низких скамеек, приставленных к стене. — Постарайтесь взять себя в руки. Я всё выясню и вернусь через несколько минут, хорошо?

Он говорит таким тоном, словно объясняет элементарные вещи умственно неполноценному.

Ксавье лишь коротко кивает, не в силах больше выдавить ни слова — а когда врач скрывается за дверями реанимации, принимается измерять коридор шагами, шатаясь на ватных ногах, словно пьяный. Откуда-то издалека доносятся голоса и едва различимый писк множества медицинских приборов. Но Торп не может сосредоточиться ни на чем другом — самые кошмарные догадки терзают сознание и парализуют волю, заставляя практически выть от ужасающей неизвестности.

Он не был в церкви с детства и никогда не считал себя верующим человеком, но сейчас готов молиться всем Богам и чертям, лишь бы только всё обошлось.

Пусть всё будет хорошо.

Пожалуйста, пусть всё будет хорошо.

Врач выходит из реанимации спустя несколько минут — а кажется, что спустя вечность. Ксавье резко замирает на месте и вскидывает голову.

Проклятый эскулап отчего-то медлит, и у Торпа мгновенно возникает неуемное желание вцепиться в ворот белого халата и трясти до тех пор, пока тот не начнёт говорить.

Но уже первая долгожданная фраза разом вышибает из лёгких весь воздух.

— К большому сожалению, нам не удалось предотвратить развитие эклампсии, — на усталом лице врача отчётливо отражается сочувствие, и Ксавье буквально физически чувствует, как белый пол больницы уходит из-под ног. Сердце пропускает удар, чтобы через секунду зайтись в бешеном нечеловеческом ритме.

— Что… что это значит? — предательски дрожащий голос звучит с надрывом. Абсолютно не контролируя собственные действия, Торп делает шаг вперёд и цепляется за рукав белого халата. — Не молчите! Скажите мне правду!

— Сэр… — врач выдерживает секундную паузу, показавшуюся тысячей лет. — Подобное состояние напрямую угрожает жизни.

— Чьей? — внутри всё стремительно холодеет.

— Боюсь, что и матери, и ребёнка. Мы проведём экстренное кесарево сечение и постараемся сделать всё возможное, но… — ещё одна ужасающая пауза. — Будьте готовы к худшему.

Врач говорит что-то ещё, но Ксавье уже его не слышит — в ушах медленно нарастает звенящий гул, а конечности окончательно становятся ватными. Всё тело прошибает холодный пот, сердце сжимается в тисках парализующего липкого страха… Нет, не страха. Страшно ему было с полчаса назад, когда Уэнсдэй — его Уэнсдэй, такую маленькую, хрупкую, но при этом всегда кажущуюся абсолютно несгибаемой — погрузили в карету скорой помощи. Когда он замер на месте, невидящим взглядом уставившись в безвольно свисающую тоненькую руку, перепачканную уродливыми разводами алой крови.

Теперь же Ксавье чувствует, как сердце, разум и тело охватывает невероятный, животный… ужас.

Пальцы коченеют.

Дыхание перехватывает — настолько, что даже не получается сделать вдох.

Он отшатывается от врача, налетев на низкую скамейку в коридоре — колени неизбежно подгибаются, и он буквально падает на твёрдое сиденье. Из груди против воли вырывается вымученный глухой хрип, пальцы рефлекторно впиваются в кожаную обивку скамейки, совершенно безразличную к его страданиям.

Нет. Нет. Нет.

Это не может происходить на самом деле. Уэнсдэй не может умереть, просто никак не может… Да это же просто бред.

Тем более так глупо и банально — она бы явно сочла это чудовищно оскорбительным.

Нельзя сказать, что он никогда прежде не задумывался о её смерти — его упрямая жена имела поразительную способность рисковать жизнью чуть ли не ежедневно. Водила свою чертову Мазерати одной рукой, утопив в пол педаль газа, и регулярно выжимала из мощного мотора шокирующие двести с лишним километров в час. Пугающе часто рвалась на передовую при задержаниях особо опасных преступников — и лишь небрежно усмехалась уголками вишневых губ в ответ на его категоричные, но бесполезные запреты — не помогла даже пуля, чудом прошедшая по касательной.

Уэнсдэй Аддамс никогда не боялась смерти, словно играла с судьбой в кошки-мышки.

И всегда выходила победительницей даже из самых рискованных ситуаций, из самых опасных передряг. Словно в ту самую пятницу тринадцатого, когда она появилась на свет, в небе горела самая счастливая звезда. Словно изменчивая Фортуна никогда не поворачивалась к ней спиной.

Но он… боялся. Всегда чертовски боялся.

За долгие годы совместной жизни Ксавье привык к невероятному количеству странностей. Но к этому привыкнуть не смог — да и возможно ли было?

Всего одна её фраза —