Что же мне теперь почитать перед сном: неторопливый английский детектив в лучших традициях жанра или ту книгу, где на обложке изображена оторванная голова? Я перебирала груду книг, когда мне попалось совершенно неожиданное издание, которого я явно не покупала. Я пробежала глазами заглавие, и мне сразу стало ясно, каким образом эта вещь попала ко мне. Это был сборник стихотворений Роберта Браунинга. Видимо, Дэвид, спускаясь навстречу мне, захватил его для меня, а когда увидел мои рассыпанные книги, просто незаметно подложил свою. Какой же все-таки странный этот Дэвид.

Я отбросила Браунинга и принялась упорно разыскивать детектив. Книга с отделенной от тела головой напоминала мне мои погибшие цветы, но и детективная история оказалась скучной. Меня спасало только то, что я не переставала поглощать шоколадные конфеты с самыми разнообразными начинками. В конце концов, я поняла, что мне совершенно безразлично, кто убил лорда Биллингсгейта.

Единственное произведение Браунинга, которое я помнила, — это «Моя последняя герцогиня». Оно было обязательным для чтения в старших классах школы. Как же я ненавидела эту вещь! Тогда я даже не понимала, почему ненавижу, для этого нужно обладать некоторым жизненным опытом. Листая страницы, я обнаружила несколько знакомых строчек, я даже не подозревала, что они принадлежат Браунингу. «Пока Господь следит за нами с небес, на земле все будет в порядке». Интересно, каким это образом вы пришли к подобному выводу, мистер Роберт Браунинг? Несколько позже на глаза мне попалась фраза, которую я впервые услышана от Дэвида, в день нашего знакомства, это было настолько приятно, что я не могла удержаться от смеха. Я вспомнила, как Дэвид говорил о том, что семейство Браунингов жило во Флоренции. Надо было попросить его показать мне их дом, если, конечно, он сохранился. Меня никогда не привлекали произведения Роберта, я всегда была в восторге от Элизабет, особенно от ее нежных романтических сонетов. Должно быть, Роберт обладал какими-то особыми достоинствами, если мог вдохновить женщину на создание строк, которые завораживают миллионы читателей.

Немного поразмыслив, я решила, что он был неплохим поэтом. Я прочитала «Андреа дель Сарто» и «Фра Филлиппо Липпи», потому что знала этих великих флорентийских художников. Обе поэмы были очень длинными, и я перескакивала со страницы на страницу, пропуская целые строфы. Несколько строчек показались мне просто замечательными. Особенно поразил мое воображение конец «Фра Филиппо Липпи», где старый мошенник, возвращающийся в свой монастырь после разудалой попойки в городе, остановлен ночным дозором. Он говорит:

"Нет, светить не надо.

Не бойтесь за меня, нет ни души

На улицах, дорога мне знакома.

И скоро день, чтоб черт его побрал".

Мне бы тоже очень хотелось верить в то, что я знаю дорогу, по которой иду. Пока я делаю первые шаги на этом пути, но конец дороги скрыт от меня во мраке, и нет даже надежды когда-нибудь увидеть утро занимающегося дня.

* * *

В глухом оцепенении ночи меня разбудили какие-то непонятные звуки. Слабый свет звезд едва пробивался через стекло. Источник этих звуков находился где-то в моей комнате.

Я уселась на кровати и потянулась к лампе. На полу рядом с входной дверью скорчился Пит. Обеими руками он с такой силой вцепился в стоящее поблизости кресло, что побелели костяшки его судорожно сжатых пальцев. Пижама не скрывала напряженного тела, на котором была видна каждая косточка: кожа казалась влажной, как будто он попал под душ. Внезапная вспышка света изменила цвет его глаз: из серебристо-серых они стали черными.

Из нервно стиснутых зубов вырвалось только одно слово.

— Помогите...

Я сорвалась с постели и бросилась к Питу. У мальчика были такие тонкие косточки, что он напоминал слабую и беспомощную птичку, кроме того, все его маленькое тело сотрясалось от пробегавших по нему судорог.

— Пит! Господи, что с тобой? Что случилось, мой мальчик?

— Не дай им...

Его зубы выбивали такую дробь, что он едва мог говорить. Ему даже не удалось закончить фразу, слова просто застревали в горле. Ничего не соображая от ужаса, он вцепился в меня тоненькими пальчиками, как недавно его котенок своими остренькими коготками.

— Не бойся. Я никому не позволю причинить тебе вреда. Все в порядке, успокойся...

Я говорила эти ничего не значащие слова тихо и уверенно, подталкивая Пита к кровати. К счастью, я крепко держала его, когда с ним начался приступ. Каждый мускул его тщедушного тельца неожиданно сжался в спазме, став твердым, как дерево. Руки, до этого цеплявшиеся за меня, теперь молотили по мне без остановки. Его кулак со всей силой опустился на мою голову.

Мы оба упали на кровать, причем я оказалась сверху. Я крепко прижимала его руки к кровати, тем не менее он продолжал сражаться с недетской силой, проявляя при этом недюжинную ловкость и изобретательность. Я была фунтов на пятьдесят тяжелее, но мне едва удавалось удерживать его. В этот момент я думала только о том, как не дать мальчику поранить себя или меня. У меня не выходило из головы странное выражение его глаз — в них, суженных яростью, бился смертельный страх и немая мольба, которую он не мог высказать вслух.

Приступ закончился так же неожиданно, как и начался. Глаза Пита закрылись. Сначала мне показалось, что он потерял сознание. Я уже было совсем собралась освободить его хрупкое тело от своего веса, как вдруг заметила, что темные длинные ресницы слабо затрепетали.

— Они уже ушли? Они ушли? — едва слышно прошептал он, не открывая глаз.

— Здесь никого нет, кроме меня, — с трудом отозвалась я, стараясь придать своему дрожащему голосу хоть немного твердости.

— Синьора?

— Да. Все в порядке. Не волнуйся.

Его ресницы были по-прежнему крепко сжаты, а в уголках глаз еще не успели просохнуть слезы. Я постаралась изменить положение, чтобы обнять его и покрепче прижать к себе.

— Все в порядке. Теперь все будет хорошо. Не надо бояться — повторяла я ему.

Все как раз было совсем не в порядке. Он не мог даже посмотреть на меня. Только однажды он рискнул бросить на меня быстрый взгляд, а затем забился в дальний угол кровати и уселся там, обхватив руками колени и спрятав глаза. Когда я пододвинулась поближе и нежно дотронулась до него, он издал тонкий писк, как это делает затравленный кролик. Его состояние было ужасно.

Пока тянулась эта бесконечная ночь, я несколько раз поглядывала на часы. Мне казалось, что стрелки не двигаются. За окном была по-прежнему непроглядная темень, когда он наконец отважился открыть глаза. Я сидела рядом с ним, готовая в любой момент схватить его и держать изо всех сил, если приступ повторится, однако он не повторился. Его грудь приподнялась, мальчик вдохнул побольше воздуха и обратился ко мне.

— Синьора.

— Я здесь, милый.