Осенью этого же года исполнилось 26 лет литературной деятельности Грина, и уже больной, находящийся в тяжелом материальном положении, юбиляр написал заявление в Правление Всероссийского союза советских писателей с просьбой назначить ему персональную пенсию и выдать единовременное пособие на лечение в сумме 1000 рублей. Чтобы ускорить назначение пенсии и выделение пособия, Грин в сентябре пишет письмо Алексею Максимовичу Горькому с просьбой оказать личное содействие.

Ответа из Москвы все не было и не было, и тогда Грин написал письмо своему старому знакомому Шенгели с просьбой выяснить, как идут его дела (письмо написано рукою Н. Н. Грин):

«Дорогой Георгий Аркадьевич!

Мне запрещено читать, писать, говорить и двигаться: о диктовках доктор не говорил. Под мою диктовку пишет Нина Ник<олаевна>. Скоро три недели, как я не покидаю кровати. По возвращении домой открылся у меня легочный туберкулез, в острой форме, по словам доктора, возраст туберкулеза 3 месяца.

Я лежу с температурой 38 и изредка плюю кровью.

Естественно, что в таком положении из моего письма Вы не усмотрите ничего, кроме просьбы.

Дней 12 назад я послал в Правление Союза Писателей заявление о пособии на болезнь с прилож<ением> доктор<ского> свидетельства о здоровье моем и Н. Н.

Н<ина> Н<иколаевна> незадолго перед моей поездкой в Москву перенесла очень опасную болезнь, воспаление желчного пузыря, пролежав около месяца, теперь она хронически больна, а я остро.

В моем заявлении еще содержится просьба о назначении мне персон<альной> лит<ературной> пенсии за выслугу 25 лет. 22-го ноября 25 лет. Мой юбилей, т. ч. это в сущности пенсия на старость и ее болезни.

Ответа не получил. Не откажите лично навести справку в Прав. С.П. (у А.А Богданова), дан ли ход моему заявлению и когда будет ответ.

Мы бедствуем, – болеем, нуждаемся и недоедаем.

Пока – все. Впрочем, если бы Вы могли присоединить к старому долгу стоимость четвертки чая и ее прислать, был бы я Вам по гроб жизни обязан.

С нетерпением жду ответа. Сердечный привет Нине Леонтьевне. Ваш А. С. Грин» (9 сентября 1931 года).

Р.S.

А.С. сильно тает и слабеет, нервность и недоедание доканывают его. Будьте добры, скажите в Союзе, чтоб они поторопились. Так трудно. Жму у Вас обоих руки. Н. Грин».

Шенгели передал это письмо Грина в Правление Союза писателей, присоединив от себя несколько строк:

«Правлению Всероссийского Союза Советских Писателей

Товарищи – направляю Вам письмо, полученное мною от Александра Степановича Грина.

Из письма Вы с несомненностью усмотрите тяжелое положение, постигшее одного из оригинальнейших русских писателей.

Не может быть двух мнений о том, что экстренная и радикальная помощь необходима. Я не сомневаюсь, что ВССП эту помощь может, должен и захочет оказать. Помощь по двум линиям: 1 – единовременное пособие; 2– энергичное ходатайство перед правительственными органами о назначении А. С. Грину персональной пенсии. В этом ходатайстве, между прочим, должно быть отмечено революционное прошлое А. С. Грина, его пропагандистская работа, его тяжелая ссылка.

Товарищи, – время не ждет, наш товарищ голодает – и я призываю Вас к спешным практическим мерам.

Георгий Шенгели. 18 сентября 31 года».

Бюрократические препоны в сочетании с равнодушием литературных чиновников мешают своевременно реагировать на эти крики о помощи. Лишь в декабре Союз писателей отправляет письмо Грину с требованием прислать медицинскую справку для оформления пенсии и с предложением путевки в Ялтинский санаторий. Заведующий старокрымской амбулаторией Ковалев осматривает в этом же месяце Грина и оформляет справку о III группе инвалидности. В апреле 1932 года Союз писателей требовал еще одну медицинскую справку – для получения «туберкулезного пайка». И лишь 1 июля принимается решение о назначении А. С. Грину персональной пенсии в размере 150 рублей, которую он так и не успел получить.

А через 8 месяцев писателя Александра Степановича Грина не стало. Георгий Шенгели откликнулся на его уход пронзительным стихотворением «Памяти Грина», написанным 13 ноября 1932 года:

Спишь, капитан? Блистающего Мира

Вокруг тебя поникла тишина,

И в синеве зенита и надира

Тебя колышет звездная волна.

Из края, где в болотах гибнут бури,

Где в слякоть вырождается туман,

Ты, наконец, отплыл в свой Зурбаган

Взглянуть на голубой каскад Теллури.

Над шлюпкою, бегущей по волнам,

Задумавшись на старом волнорезе,

Ты вымечтал несбывшуюся Фрези

Как вечную надежду морякам.

Но все мечтанья подлинного мужа

Сбываются. Они сбылись – твои:

И стала солнцем мировая стужа,

Тебя качая в вечном бытии.

О, доброй ночи, доброй ночи, старый!

Я верю: там, где золотой прибой

На скалы Лисса мчит свои удары,

Когда-нибудь мы встретимся с тобой.

В дивных местах, которые упомянул в своем стихотворении Георгий Шенгели и которые были обозначены в сказочных книгах Александра Грина под названиями Зурбаган, Теллури, Лисс и другими волшебными именами, стремились побывать многие из российских поэтов и прозаиков, бывших знакомыми если не с самим Грином лично, то хотя бы с его необыкновенными историями. Прототип каждого из этих сказочных городов находился в солнечном Крыму, поэтому он и был местом неудержимого притяжения, который привлекал к себе творцов всякого вида, едва только начинало приближаться лето.

«…Когда белых в первый раз выбили из Крыма, туда решено было направить агитпоезд, – рассказывал однажды Рюрик Александрович Ивнев, отпивая из стакана и тихонько посмеиваясь. – В Харькове мы – Мандельштам, Шенгели и я – пошли на прием к одному комиссару, чтобы он разрешил нам поездку с выступлениями. Это был матрос в духе Маяковского: в кожанке, на столе по правую руку лежит маузер. Условились: говорить будет Шенгели…

Шенгели начал издалека: о задачах советской власти в области образования и культуры, о революционной поэзии… Мы переглянулись с Мандельштамом, и он стал дергать Шенгели за полу сюртука, стараясь вернуть его с небес на землю. Но тот уже не мог остановиться, тем более что успел назвать Верхарна, которого переводил. А матрос хмурится и внимательно разглядывает нас.

“Что делать?” – тревожно шепнул мне Мандельштам. Но тут, уловив в речи Шенгели знакомое слово “Крым”, матрос как стукнет кулачищем по столу! Шенгели умолк, а Мандельштам подскочил на месте. “Я так понимаю, – сказал матрос, – поэты захотели к морю и к бабам. Не возражаю…”».

Так началось совместная поездка Шенгели с Мандельштамом по Крыму.

В самом начале двадцатых годов в «Доме Герцена» (нынешнем Литературном институте) в большом и тогда еще нарядном зале второго этажа два или три раза в неделю собирались