— Ну, теперь ты довольна! — прошипел он.

Яттмур не ответила. Свесившись с коробочки, она опустила в воду ладонь и тут же вытащила ее. Некогда теплое течение прибило их к островку. Теперь же долгоног шагал, погрузив длинные ноги в студеный поток, — он спешил к источнику и не собирался сворачивать. Какая-то часть этого холода пробралась в самое сердце Яттмур.

Мимо бежала покрытая ледяной крошкой вода, тащившая на себе айсберги. Долгоног продолжал вышагивать, не уклоняясь с только ему ведомого пути. Однажды его коробочка с семенами наполовину погрузилась в воду и пятеро пассажиров долгонога вымокли до нитки, но даже и тогда он не сбился с шага.

Долгоног шествовал не в одиночку. К нему примкнули собратья с других островков у побережья — и все они шагали в одну сторону. Настало время их очередной миграции, и они спешили к неведомым лугам, ждавшим их семени. Некоторые из них опрокидывались и ломались от столкновения с айсбергами; остальные продолжали идти.

Время от времени у людей на их высоком импровизированном плоту появлялась компания — толстые трубчатые ползучки, каких они уже видели на острове. Серые от холода, их клубни-ладони выдергивали себя из воды, нащупывая местечко потеплее, торопливо перебегая из одного укромного уголка в другой. Одна ползучка вскарабкалась Грену на плечи, и тот с отвращением забросил ее далеко в море.

Люди-толстячки мало обращали внимания на ползавших по ним шестипалых гостей. Грен взял на себя раздачу пищи, едва сообразив, что они не сразу выберутся на берег, как он рассчитывал, — и толстячки погрузились в апатию. Пронимавший до костей холод также не мог расшевелить их. Казалось, солнце вот-вот нырнет в море, а леденящий ветер практически не стихал. Как-то раз с черного неба посыпался град, который едва не содрал кожу с беззащитных людей, сидевших на долгоноге.

Даже имевшим лишь скудные зачатки воображения толстячкам начало казаться, что путешествие их будет длиться вечно и никуда не приведет. Часто накатывавшие на них волны плотной мглы лишь усугубляли это впечатление; когда же туман окончательно рассеивался, горизонт оказывался затянут черной грозной пеленой, и ветер был бессилен прогнать ее прочь. Но настал тот час, когда долгоног наконец свернул с прежнего курса.

Прижавшиеся друг к дружке в самом центре семенных коробочек, Грен и Яттмур очнулись ото сна под дружный щебет трех людей-толстячков.

— Мокрая влажность мокрого мира покидает нас, холодных толстячков, капая с длинных шагающих ног! Мы кричим громкие счастливые крики, ибо мы должны высохнуть или умереть. Что может быть чудеснее теплого сухого паренька-толстячка, ням-ням, и сухой мир уже подошел близко!

Раздраженный этим шумом, Грен приоткрыл глаза, не понимая, отчего настроение толстячков так изменилось.

И верно, ходули долгонога вновь показались из воды. Отвернув от холодного потока, он направлялся к берегу, так и не замедлив своего непреклонного шага. Плотно затянутое лесом побережье было совсем рядом.

— Яттмур! Мы спасены! Мы наконец-то выходим на сушу! — То были первые слова, которые Грен сказал ей за долгие часы ожидания.

Яттмур поднялась на ноги. Люди-толстячки тоже повскакивали. В охватившем их на сей раз едином порыве все пятеро с облегчением обнялись. «Красота» кружила над ними, крича: «Вспомните, что случилось с Лигой Сопротивления Заговору Молчания в сорок пятом! Отстаивайте собственные права! Не слушайте болтовню наших противников, это все грязная ложь, пропаганда. Не попадитесь в ловушку бюрократов Дели и не поддавайтесь на уловки коммунистов. Мы должны немедленно запретить использование обезьяньего труда!»

— Скоро мы будем сухими хорошими ребятками! — распевали толстячки.

— Прибыв на место, мы разведем костер, — мечтательно протянул Грен.

Яттмур радовалась тому, что ее друга оставили черные мысли, но внезапная тревога подтолкнула ее спросить:

— Но как мы спустимся отсюда?

Когда Грен обернулся к ней, в его глазах пылал гнев: как посмела она нарушить охвативший его восторг? Он не сразу ответил, и Яттмур догадалась, что за ответом Грену пришлось обратиться к сморчку.

— Долгоног подыщет себе место для сева, — произнес он наконец. — И, найдя его, опустится на землю. Тогда-то мы и сойдем. Не стоит волноваться; здесь командую я.

Яттмур не могла понять металлических нот, прозвучавших в голосе Грена.

— Но ведь ты вовсе не командуешь, Грен! Эта штука идет куда ей вздумается, и мы бессильны. Вот почему я беспокоюсь.

— Ты беспокоишься оттого, что глупа, — возразил он.

Ей было больно это слышать, но сейчас она утвердилась в решении отыскать уютное теплое место, если только это было возможно в сложившихся обстоятельствах.

— Причин для беспокойства поубавится, когда мы выберемся на берег. Тогда, возможно, ты не будешь со мною так жесток.

Берег, однако, не спешил их встретить теплыми дружескими объятиями. Пока, исполненные надежды, они вглядывались в него, из леса вылетела пара больших черных птиц. Широко распластав крылья, птицы поднялись повыше, ненадолго замерли и затем устремились к долгоногу, с трудом борясь с ветром.

— Всем лечь! — крикнул Грен, выхватывая нож.

«Бойкотируйте товары, изготовленные шимпанзе! — вскричала „Красота". — Не позволяйте обезьянам работать на вашей фабрике! Поддержите антитройственный план Имброглио!»

Долгоног уже вышагивал по мелководью.

Черные крылья мелькнули совсем рядом, с шумом окатив долгонога волной сильного смрада. Уже через миг «Красота», кружившая в небе над долгоногом, покинула свой добровольный пост и была унесена в цепких лапах по направлению к лесу. До пассажиров долгонога долетел ее прощальный патетический призыв:

«За будущее нужно бороться уже сегодня. Подготовьте мир к приходу демократии!»

Затем черные птицы скрылись, унося «Красоту» куда-то за густое сплетение ветвей.

Долгоног, по тонким ногам которого стекала вода, уже выбирался на берег. Четверо или пятеро ему подобных делали или готовились проделать то же самое неподалеку. Их размеренные движения, их почти человеческая целеустремленность, резко выделялись на мрачновато-унылом фоне сурового закатного пейзажа. В этих местах кипящая ключом жизнь, с детства знакомая Грену и Яттмур, отсутствовала вовсе. От мира теплицы осталась лишь тень. Здесь царили сумерки и солнце парило над горизонтом наподобие окровавленного подбитого глаза, выглядывающего из-за забора. В небе над головой сгущалась чернота.

Со стороны моря казалось, что жизнь здесь замерла, застыла. Побережье не окаймляли хищные водоросли, рыба не плескалась в каменистых заводях. Запустение лишь подчеркивалось вселяющим трепет спокойствием океана, поскольку долгоноги — ведомые инстинктом — избрали для своего путешествия сезон без штормов.