ЦИК снял с должностей и выслал из Бухары четырех министров: Фитрата (министра образования), А. П. Ходжаева (брата У П. Ходжаева, министра внутренних дел), Саттар-ходжу (министра финансов) и М. А. Аминова (министра экономики)[371]. Этим четверым вменялись в вину примерно одни и те же преступления и грехи: злоупотребление властью (в том числе применение пыток во время допросов обвиняемых в должностных преступлениях), коррупция, некомпетентность, пьянство в общественных местах и педерастия[372]. (Обвинители знали, куда метить, поскольку критика пьянства и педерастии являлась ключевым пунктом реформистского посыла Фитрата.) Удар обрушился внезапно. За месяц до отстранения Фитрата избрали в комиссию по «борьбе с провокациями и контрреволюционной деятельностью агентов эмира», которая должна была организовать аресты всех бывших чиновников и членов семьи эмира, оставшихся в Бухаре[373]. ГПУ и Средазбюро сочли арест этой четверки нецелесообразным и ограничились их высылкой в Москву, довольствовавшись всего четырьмя жертвами, хотя в доносах на остальных недостатка не наблюдалось. Некий Нарзикул Ибрагимов, председатель Джизакского ревкома, осудил «правящую группу» в том, что она «вполне ассимилировалась в политике с националистами», а также в коррупции и должностных злоупотреблениях, причем Ф. Г. Ходжаев ничем не отличался от Мухиддинова. Было очевидно, что антимладобухарские настроения набрали силу, многие обвинения, которые уничтожили Ходжаева в 1938 году, были озвучены еще в 1923-м[374]. Но Ходжаев был для Советов слишком ценным активом, чтобы им разбрасываться. Скорее, отстранение четырех министров было призвано предостеречь остальных членов правительства и довести до их сознания тот факт, что Советы держат их за горло мертвой хваткой. После этой чистки тон заявлений и действий бухарского правительства резко изменились. Прекратились попытки максимально расширить сферу своей деятельности, исчезли иллюзии национальной независимости и исламская риторика. Бухара была советизирована.

В целом 1923 год стал поворотным моментом в политической истории Средней Азии. К осени Красная армия окончательно переломила ход борьбы с басмачами. Взяв под контроль Бухару, большевики почувствовали, что гораздо лучше владеют ситуацией. Центральное место теперь могли занять вопросы государственного строительства. Для среднеазиатской интеллигенции 1923 год тоже стал решающим. Три отдельных национальных проекта – Кокандская автономия, Мусбюро и БНСР – провалились. Отныне национальные проекты должны были функционировать в рамках советских установок и определяться ими. Как мы увидим, это по-прежнему оставляло широкие возможности. Но теперь мы обратимся к советскому проекту политической мобилизации и институционального строительства в Туркестане.

Глава пятая

Долгий путь к советской власти

Сместив летом 1920 года коммунистов-мусульман во главе с Рыскуловым, центральные власти взялись за усиление контроля над советскими и партийными учреждениями Туркестана. Советское государство обладало поистине утопическими амбициями: переделать мир, изгнать из него «эксплуатацию», передать власть в руки угнетенных, дав им возможность поквитаться со своими мучителями. Для этого требовалось организовать общество по классовому принципу, установить диктатуру пролетариата и его союзника – крестьянской бедноты, отнять власть у «эксплуататорских классов». Также необходимо было заставить тех, в чьих интересах это делалось, видеть мир таким, каким его видели Советы: то есть рассматривать неравенство как эксплуатацию, класс – как основополагающую категорию, революционную борьбу – как путь спасения. Создание советских структур – «советское строительство», если применять излюбленную большевиками инженерную метафору, – являло собой задачу массовой мобилизации, заключавшуюся в вовлечении в сферу политики как можно большего количества людей. Советское строительство предусматривало организацию крестьян, ремесленников, женщин и молодежи; учреждение газет и школ; кампании по борьбе с неграмотностью; формирование новой административной структуры, гораздо более плотной, чем в царскую эпоху. Для этого, в свою очередь, требовалось политическое просвещение (политпросвет) или по меньшей мере политическая грамотность (политграмота, узбекская калька – сиёсий савод).

Социальные преобразования должны были сопровождаться культурной трансформацией на условиях революционного государства. Самопровозглашенным проводником к этому спасению должна была стать коммунистическая партия, провидец будущего и монопольный поставщик правил и рекомендаций.

Социальные преобразования также имели отчетливый прагматический смысл для нового режима. Ему были необходимы сторонники на местном уровне, которые поддерживали бы его. Новые структуры были призваны поколебать устоявшиеся связи и оспорить авторитет давно сложившихся групп. Привлекая в создаваемые учреждения новобранцев, Советы пытались играть на социальных разногласиях, которых было немало, и добивались поддержки маргинальных общественных групп. Они вербовали добровольных сторонников среди молодежи, которой не терпелось бросить вызов авторитету старших и переделать мир под себя. Они находили сторонников среди женщин, бежавших от издевательств супруга или притеснений в семье. Довольно много членов новых институций были сиротами и выросли вне строгих рамок традиционной семейной жизни. И действительно, один бухарский активист утверждал, что детские дома – это «студенческие фабрики» (талаба фабрикаси кабидир): они выпускают учащихся для вновь создаваемых учебных заведений, куда родители зачастую не желают отдавать «домашних» детей[375]. Советские учреждения стали новой ареной борьбы за власть в местном обществе. И все же те, кто вошел в новые структуры, часто рассматривали их цели сквозь призму собственных интересов. Поэтому партийные чиновники и тем более политическая полиция, постоянно озабоченные проникновением в советские и партийные органы «чуждых элементов» и их засорением, то и дело устраивали чистки. Неизменное недоверие партии к местным кадрам впоследствии оказалось для многих из них фатальным.

Все это происходило на фоне хозяйственной разрухи. После долгих лет войны и гражданской междоусобицы хлопководство пришло в упадок, ирригационная система лежала в руинах, целые районы обезлюдели. Катастрофический спад продолжался и после 1920 года; потребовалось еще несколько лет военных действий, прежде чем Советы распространили свою власть на всю Среднюю Азию. «Советское строительство», по сути, являлось строительством государства с нуля и должно было сопровождаться восстановлением экономики. Разруха в самой России негативно сказалась на возможностях центра по оказанию помощи. В условиях нехватки материальных средств и проблем с финансированием задачи политической мобилизации и экономического восстановления часто вступали между собой в конфликт. Задача добывания ресурсов и повышения плодородности земель нередко отодвигала на задний план надежды местного населения на перераспределение богатств.

Подобным же образом невозможно было в один миг уничтожить наследие империи. Встряхнуть местное общество – это одно, изменить распределение власти и привилегий между коренным населением и европейцами – совсем другое. Первое вмешательство Москвы в туркестанские дела в 1918 году было направлено на ограничение власти Ташкентского совета, в котором доминировали переселенцы. Использование большевиками антиколониальной риторики и их обещание предоставить национальную автономию дали мусульманским активистам надежду на то, что те выступят против колонизаторства и действительно деколонизируют Среднюю Азию. Эта надежда обрела вторую жизнь в 1923 году, когда партия начала проводить общенациональную политику коренизации, сулившую некую разновидность позитивной дискриминации в нерусских