Ладони покрылись испариной. «Лишь бы она больше не приходила». В голове мелькнула еще одна картинка: Карри – один из его паршивых галстуков болтается на животе – врывается в комнату, чтобы меня спасти. Уносит меня на руках в свой прокуренный «форд таурус». Эйлин гладит меня по волосам. Едем в Чикаго.

В замке повернулся ключ. Не знала, что он у мамы есть. Она вошла с самодовольным видом, подбородок, как всегда, гордо поднят, ключ свисает с руки на длинной розовой ленте. Мама была в бирюзовом сарафане, держала в руках пузырек хирургического спирта, пачку салфеток и шелковистую красную косметичку.

– Привет, моя маленькая, – сказала она и вздохнула. – Эмма рассказала, что с вами произошло. Бедные мои малышки. Она все утро просидела в туалете. Ей-богу, мясо сейчас есть опасно, кроме того, что производится у нас на ферме, – хоть и самонадеянно это звучит. Эмма говорит, это все, вероятно, от курицы?

– Наверно, – ответила я. Мне оставалось только поддержать Эмму, что бы она ни наплела. Я понимала, что сестра скорее выкрутится, чем я.

– И надо же было упасть в обморок прямо на нашей лестнице, у меня под носом, пока я спала. Какое несчастье! – продолжала Адора. – Ты видела ее синяки? Можно подумать, она с кем-то подралась.

Как только мама на это купилась? Она слишком хорошо разбиралась в болезнях и ранах, поэтому поверить этому могла только в том случае, если сама этого хотела. Теперь она приготовилась меня лечить, а я была слишком слаба и несчастна, чтобы ей противиться. Я снова заплакала, не в силах себя сдержать.

– Мне плохо, мама.

– Знаю, деточка.

Она сбросила одеяло, оголив меня целиком одним ловким движением, а когда я инстинктивно закрылась руками, она взяла их и твердо положила вдоль моих боков.

– Камилла, я должна тебя осмотреть.

Взяв меня за подбородок, мама повернула мою голову влево и вправо, оттянула вниз нижнюю губу, как будто осматривая лошадь. Потом медленно подняла мне руки, ощупала подмышки, шею – не увеличены ли лимфоузлы. Знакомые процедуры. Она положила руку мне между ног, быстро и профессионально. Так проще определить, нет ли температуры, как она всегда говорила. Потом медленно и легко провела прохладными руками по моим ногам и вонзила палец прямо в открытую рану на лодыжке. От боли у меня в глазах вспыхнули зеленые огни, я непроизвольно подогнула ноги под себя и отвернулась от нее. Воспользовавшись моментом, она стала ощупывать мне голову, пока ее палец не уткнулся в рану на затылке.

– Потерпи еще чуть-чуть, Камилла, скоро закончим.

Намочив салфетку спиртом, она принялась тереть мне рану на ноге, и скоро из-за слез я перестала видеть. Потом она туго перевязала ногу и обрезала бинт маленькими ножницами из косметички. Кровь скоро просочилась сквозь повязку, которая стала похожа на японский флаг, – вызывающий красный круг на сплошном белом фоне. Потом она наклонила мне голову одной рукой, а другой стала натягивать волосы на затылке. Выстригала их вокруг раны. Я начала вырываться.

– Не смей, Камилла, так я тебя пораню. Ложись на место и будь умницей.

Она прижала прохладную руку к моей щеке и, удерживая мне голову на подушке, выстригала прядь за прядью – щелк-щелк-щелк, потом отпустила. Я почувствовала странный, непривычный холодок, потрогала затылок и нащупала колючую проплешину размером с детскую ладонь. Мама отвела мою руку вниз, подложила мне под бок и стала протирать рану спиртом. У меня снова сперло дыхание – боль была оглушительной.

Она повернула меня на спину и протерла руки и ноги мокрым полотенцем, словно я была прикована к постели. Ее веки покраснели – опять выдергивала себе ресницы. На щеках играл девичий румянец. Она взяла косметичку и стала перебирать тюбики и коробочки с таблетками, пока не нашла на дне маленький сероватый сверток из кусочка салфетки. Развернув его, достала ярко-голубую таблетку.

– Одну минутку, дорогая.

Ее шаги быстро застучали по лестнице, и я поняла, что она направилась на кухню. Потом те же быстрые шаги вернулись в комнату. Она держала в руке стакан молока.

– Вот, Камилла, проглоти таблетку и запей.

– Что это?

– Лекарство. Противоинфекционное и антибактериальное. Убьет любые бактерии, которые проникли к тебе с пищей.

– Что это? – повторила я.

На ее груди проступили розовые пятна, а улыбка стала мерцать, как свеча на сквозняке, то появляясь, то пропадая, быстро-быстро.

– Камилла, я твоя мать, и ты у меня дома.

Розовые стеклянные глаза. Я отвернулась от нее, и меня снова охватила паника. Вот и наказание за мою провинность.

– Камилла, открой рот.

Голос ласковый. Уговаривает. У меня под рукой замигало: «медсестра».

В детстве я часто отказывалась принимать все эти таблетки и препараты, но при этом чувствовала, что теряю ее любовь. Как же Эмма была похожа на нее, когда ластилась ко мне, упрашивая попробовать экстази! Я знала, что, если откажусь, будет только хуже. Проще согласиться. Раны, промытые спиртом, горели как в огне, и эта боль приносила такое же облегчение, как порезы. Я вспомнила, с каким довольным видом Эмма, взмокшая и слабая, лежала в маминых руках.

Я повернулась к маме. Она положила таблетку мне на язык, влила в рот густого молока и поцеловала в щеку.

* * *

Через несколько минут глаза застелил туман, кислый, как мое несвежее дыхание. Снилось, как мама вошла ко мне в спальню и сказала, что я больна. Она легла на меня и приложила рот к моему. Я почувствовала в горле ее дыхание. Она несколько раз меня поцеловала. Потом поднялась, с улыбкой пригладила мне волосы. И выплюнула себе в руки мои зубы.

* * *

Я проснулась в сумерках; лоб горел, голова кружилась, вдоль шеи тянулся длинный след засохшей слюны. В теле слабость. Я завернулась в тонкий халат и, вспомнив про обрезанные волосы, снова заплакала.

– Это из-за экстази, – прошептала я, поглаживая себя по щеке. – Некрасивая стрижка – не конец света; буду носить хвост.

С трудом волоча ноги, вышла в коридор. Суставы хрустели, костяшки пальцев по какой-то неведомой мне причине были распухшими. С первого этажа слышалось мамино пение. Я постучала в дверь Эммы; она жалобным голосом откликнулась: «Входи».

* * *

Она сидела голой на полу перед своим огромным кукольным домиком, сося палец. Под глазами темные, почти фиолетовые круги, на лбу и груди – пластырь. На кровати сидела ее любимая кукла, обернутая бумагой, на которой Эмма нарисовала фломастером множество красных точек.

– Что она тебе сделала? – сонно спросила она, полуулыбаясь.

Я повернулась и показала выстриженное место на затылке.

– И еще она дала мне таблетку, от которой мне так плохо, что я едва держусь на ногах, – сказала я.

– Голубую?

Я кивнула.