– Здесь не только урмане, здесь и свеи с ними были, – подсказал сотник. – Как обычно, все грязное вонючее отребье собирают, и на разбой. У них, как мне думается, кроме отребья, и людей-то в селениях нет. Что от них еще ожидать? Дикарями всегда были, дикарями и останутся. И еще по скудоумию своему гордятся этим.

– А что, они сами спрашивают, им еще на своей земле делать? Там ничего не растет, кроме чертополоха, нескольких деревьев да оленьего мха. Вот и грабят. А потом продают награбленное и называют себя при этом купцами. В любой порядочной стране таких купцов на кол сажают. Вот и этих бы всех разом на кол. Лес только жалко, который на колья вырубить придется. Их самих совсем не жалко.

– Слишком много возни. Проще просто стрелами перебить, а остатки под мечи и топоры.

– Это дело вкуса. Иногда хочется, чтобы месть вкус имела особый. Но я сейчас о мести могу только отдаленно мечтать. С одной рукой много не навоюешь. И потому мститель из меня не получится.

В это время из шалаша высунулся Смеян и прервал разговор. В лице шамана одновременно светились удивление, радость и непонимание.

– Вот, и сирнан перед вами вырезали, – сообщил Овсень.

– А сирнан-то почто? С них-то и взять нечего, кроме трех шкурок.

– Под руку попались, и перерезали. Видят, что те безобидные, значит, резать надо. Это манера поведения народа. Культура у них такая.

Смеян выбрался из шалаша. Лицо сияющее.

– Бубен сам ко мне пришел, – сообщил торжественно. – А я думал, как пойти искать, где искать? Не помню, где потерялся. Ветром его унесло. Вихрем крутило.

– Да-да, ноги у него выросли, – заметил Овсень без смеха. – Соскучился по тебе и сам второпях прибежал.

Шаман на бубен посмотрел внимательнее, словно искал глазами выросшие ноги.

– Ты принес? – спросил, наконец, у сотника.

– Добряна, – показал Овсень на волкодлачку. – Что с моим десятником?

– Спит… Хорошо спит. Ты хороший заговор прочитал. Он и завтра спать будет. А потом встанет, почти здоров… Потом я еще подлечу, травок соберу, отвар сделаю, заклинания прочту, и совсем здоровым будет…

– Ладно. А теперь пойдем со мной, погуляем. Я тебя попросить кое о чем хочу. Бубен не забудь. Камлать[85], может, будешь…

* * *

Отошли они недалеко и присели у небольшого костра, оставленного еще воями, что были здесь часовыми при раненом. Их шаман заставил делать для дикарей погребальный крадо. Сейчас вои, утомившись от такой непривычной для них работы, ушли отдыхать в шалаш, который поставили для себя неподалеку. Костер почти прогорел, но Смеян, отложив в сторону бубен, подложил в огонь сразу большую охапку хвороста, подул на угли, и хворост вспыхнул ярко. Сотник еще и несколько срубленных толстых веток туда же бросил. Теперь огня хватит надолго, а когда прогорит легкий хворост, ветки будут еще долго давать свет и тепло.

Сели у этого огня, и Овсень, самые худшие подозрения которого оправдались, выложил шаману свою беду. Это много времени не заняло, потому что Смеян и сам уже начал, кажется, что-то понимать. Да и назвал Овсень волкодлачку именем дочери вслух…

– Очень тебя попрошу, подскажи, как человек знающий. Можно ли сделать что-то? Можно ли вернуть Добряну? Ты своим камланием узнать что-то можешь?

– Ой-ей-ей, как нехорошо все, как нехорошо. Ты, Овсень, много ждешь от меня. Я никогда с оборотнями дела не имел, – признался шаман, – то, что у вас оборотни делают, у нас может по моей просьбе сделать мое «животное силы»[86]. Но я попробую в чужие тайны со своей стороны посмотреть, я призову свое «животное силы» и спрошу его. Оно многое знает. Еще я попробую сам кое-куда заглянуть, как умею, тогда и скажу. Только сначала мне нужно узнать, как все было. А то я могу понять неправильно и сказать неправильно.

– Спрашивай и заглядывай, – поторопил сотник. – Я должен узнать это как можно быстрее, пока можно что-то исправить. Боюсь, когда мы отсюда уедем, будет слишком поздно. У меня сердце в груди разрывается, только подумаю, что Добряна навсегда такой останется.

– Да… Камлать буду… – встал Смеян и сразу, еще до того, как выпрямиться, ударил в бубен и сам вздрогнул, как и его инструмент.

Звук серебряных и костяных бубенчиков, вставленных в оправу бубна, зазвучал тонко и на разные голоса. И сразу привлек внимание людей, которые стали собираться вокруг костра, образовав широкий круг, внутри которого сидел только сотник. Первыми пришли женщины, за ними и вои подтянулись, за воями волкодлачка вошла в круг и улеглась у ног сотника, но никто не мешал, никто не сказал ни слова, молча наблюдая, как совершает свой обряд сирнанский шаман.

А тот мерно выхаживал в такт ударам бубна, старательно притоптывал при каждом шаге и все убыстрял темп ударов, одновременно ускоряя движения и превращая свое хождение в танец. Танец этот был диким, бессистемным, как пламя костра, движения вроде бы были одни и те же, но, казалось, они не повторяются. А сам Смеян уже начал трястись и, подобно языкам пламени, извиваться, и казалось, что он вот-вот может переломиться пополам. Начала трястись голова, потом руки и ноги, потом все тело. А бубен бил и бил, все быстрее и быстрее, а скоро уже сам шаман, кажется, не осознавал, что с ним происходит, он не ходил, он прыгал, размахивая руками, войдя в какой-то раж, и глаза его дико горели, отражая огонь и совершенно не замечая, что происходит вокруг него…

А потом бубен в последний раз вздрогнул тонко и устало, долгим звуком, и стих внезапно, словно уронили его, и сам шаман тихо и обессиленно опустился на землю. Он лежал рядом с костром, неестественно и неудобно подогнув ноги, освещенный только с одной стороны, и лицо его то ли от костра, бросающего отблески, то ли от этого танца казалось красным.

Кто-то из воев хотел было подойти и посмотреть, что случилось с шаманом. Не из любопытства, а от беспокойства, желая оказать помощь, если требуется. Но Овсень, уже не однажды видевший камлание сирнанских шаманов, сделал рукой запрещающий знак. Трогать Смеяна было нельзя – он ушел в шаманское «путешествие», и если его в это время побеспокоить, то может и не найти свое тело для возвращения.

Смеян лежал без движений и, казалось, без дыхания больше часа. Овсеню пришлось даже встать и подбросить в огонь хвороста, и еще несколько рубленных толстых веток, чтобы костер горел дольше. Потом сотник сидел и ждал, когда Смеян проснется и что-то скажет ему…