Тогда после вручения свадебных даров, привезенных ею с бедняжкой Гитой, она властно оттащила племянника едва ли не в самый темный угол княжьих покоев и заговорила тихо, но столь требовательно, что у молодого тогда еще Владимира не хватило духу, чтобы молвить что-нибудь поперек непреклонной хозяйке севера.

— Я привезла тебе подарок, которому нет цены, — заявила Элисиаф. — Это — голова карлика Мимира, мудреца из мудрецов, которого в незапамятные времена убили коварные ваны и оживила богиня Фрея.

— Богиня? — переспросил тогда Владимир.

— Молчи и слушай! — оборвала его Элисиаф. — Богиня она была или колдунья — ни мне, ни тебе до того не должно быть дела. Главное — другое. То, о чем говорит эта невесть чем живущая голова, всегда сбывается. Мой супруг, доблестный Харальд, добыл ее в Константинополе. А как она попала туда, не знал ни он, да и ни один из тех, кто участвовал с ним в побеге, когда в столице ромеев случилось восстание. Но это и не важно. А важно то, что следующие двадцать лет Харальд не предпринимал ничего существенного, не посоветовавшись с Мимиром. И всегда, слышишь меня, дорогой мальчик, всегда побеждал.

— И все же нелепо погиб, — вставил тогда Владимир, более из упрямства, чем из желания противоречить властной тетушке.

— Да, — гневно зыркнув на него, отозвалась Елизавета Ярославишна. — И это был единственный случай, когда мой незабвенный супруг отказался следовать мудрому совету отсеченной головы. Я хорошо помню, как он бесновался, крича, что только Господь единый в силах помешать ему и никто не смеет указывать, что ему делать, а что — нет. — Элисиаф нахмурилась. — Харальд дал обещание Тостигу во время пира, захмелев от чересчур бурных возлияний, но, дав слово, уже ни за что не согласился бы отступиться от него. Мимир тогда сказал, что Харальду следует остаться в своих владениях, но тот заявил, что и Бриттия по праву — часть его владений, и спросил, что будет, если он отправится туда. Как объявил потом мой покойный супруг, глава обещала скорую и неотменимую смену царствования. Норманн должен был сесть на трон саксов. И ты знаешь, сын моего брата, чем все это закончилось. Мимир не обманул, но только норманном этим был отнюдь не Харальд.

Вскоре Элисиаф вернулась в родные земли, вернее земли, уже ставшие ей родными, оставив молодой чете сверх злата и парчи серебряное блюдо с головой мудрейшего карлика Мимира. Три года Владимир оберегал накрытое тяжелым вызолоченным шатерком блюдо, опасаясь не то что воспользоваться «свадебным подарком», но даже заглянуть под расшитый золотой нитью полог.

Так продолжалось до того то ли прекрасного, то ли, как думал он теперь, ужасного дня, когда на протяжении нескольких часов ему последовательно доложили об убийстве одного из дядьев братом его жены, очередном набеге половцев, пожаре, спалившем треть Чернигова… Тут-то Владимир и решился. Он понимал, что причисляемый теткой Элисиаф к сонму древних богов карлик — уж верно один из адских демонов, но, коль уж молитвы не могли помочь одолеть сыплющиеся, точно град, напасти, быть может, похищенная Харальдом голова и впрямь даст ему толковый совет. И, постояв в одиночестве у шатреца не меньше получаса, он с содроганием и замиранием сердца глянул в светящиеся глаза отсеченной головы.

Условия демона показались ему в ту пору необычайно легкими. Но теперь близился час расплаты, и на душе становилось все тяжелее и безрадостней. И тяжелее всего было то, что Великий князь не мог понять, что же, собственно, кроется за требованием Мимира отправиться на купание к Светлояр-озеру, в чем упрятано сатанинское коварство.

Место это, конечно, было дивное, да и чертовщины за ним не водилось, скорее уж наоборот. Неужто душа его должна погубить каким-то образом сей чудный край? Но и о душе речь не заходила… «Я попал в силки, — грустно размышлял Владимир, — попал, точно кур в ощип. И не ведаю, откуда же протянутся лапы, чтобы свернуть мне гордую выю.[40]И все же я не жалею!» Князь отвернулся от распахнутого окна и хлопнул в ладоши. Дремавший у входа в палаты думный дьяк вскочил, спеша предстать пред ясны очи государя.

— Что, готов ли обоз к походу на Светлояр-озеро?

* * *

Чеканный серебряный кубок со звоном ударился о стену и, упав на пол, откатился, демонстрируя заметную вмятину на боку. Гринрой с удивлением поглядел на своего господина.

— Прекрасный бросок, мой принц! А скажите, куда вы метили?

— На, получи! — Вслед за кубком отправилось в полет увесистое блюдо, сбросившее с себя по дороге груду фруктов. На этот раз предмет был запущен прямо в голову вопрошавшего. Тот ловко увернулся и скорчил удивленную гримасу.

— Мой принц, стоит ли себя так утруждать? Я сам подойду и возьму.

— Ты никуда уже не подойдешь! — взревел герцог Конрад Швабский, сжав кулаки.

— Будет мне позволено узнать почему?

— Потому что я велю отрубить тебе голову.

— Занятная мысль. — Гринрой поднял лежащее на полу блюдо, потрогал пальцем его загнутый край и начал примерять то ли как головной убор, то ли как подушку. — Но даже в этом случае я подойду к палачу, а, следовательно, исполняя вашу волю, я невольно позволю себе ее нарушить.

— Это как же так? — нахмурился Гогенштауфен.

— Исполняя вашу священную для меня волю, я должен буду взойти на эшафот, ибо, хотя мне куда больше нравится жить ради вас, я, как всякий добрый подданный, готов за вас умереть. Но в этом случае я помимо своей воли нарушу ваше повеление никуда мне больше не подходить. А потому, — Гринрой воздел очи к потолочным балкам, — только потому и ни почему иному, чтоб моя покорность не выглядела непокорностью, которой она не является, в связи с тем, что является таковой, может, оставим все как есть: блюдо — для фруктов, плечи — для головы? Поверьте моему слову честного человека, этаким образом оно выглядит значительно привлекательнее, чем наоборот.

— Пустопорожняя трещотка! — Несколько отошедший от первоначального гнева герцог быстрым шагом подошел к своему оруженосцу и, ухватив за грудь, чувствительно встряхнул его. — Тебе бы только болтать!

— Если мой принц позволит, то вынужден заметить, что трещотка служит для отпугивания злодеев, крадущихся во мгле, дабы похитить чужое добро. Оно, конечно, не меч, и все же, когда б трещотка не была пустопорожней, что б толку от нее было?

— Продувная бестия! — Герцог оттолкнул верного слугу, тот, едва не перелетев через лавку, все же устоял на ногах и принял максимально возможный в подобном случае непринужденный вид.

— Быть может, мой господин все же расскажет, зачем ему понадобилось лишать своего верного Гринроя столь привычной для него вещицы? — Оруженосец весьма недвусмысленно постучал себя пальцем в лоб.

— Скотина, ты еще спрашиваешь!

— Ну слава богу, раз вы решили ее все-таки оставить, то еще спрашиваю.

— Не ты ли советовал мне подстроить похищение Матильды, чтобы потом, представ пред ней освободителем, добиться у нее согласия на брак?