Она вновь склонилась над рукоделием, добавив еще один стежок алого пламени.

– Обыкновенно глаза я вышиваю в последнюю очередь. Но на сей раз я начала с них.

Она вонзила иглу в шелковую ткань.

– Это Эон де л’Этуаль[12], предводитель еретиков, глава сатанинского воинства.

– Но его же не сожгли на костре, – возразил Люсьен.

– Вы правы, а следовало бы. Ведь он объявил войну Церкви, грабил монастыри и нарек себя Сыном Божьим.

– Но богатства, отнятые у Церкви, он раздавал крестьянам.

– Но сам он обрел их грабежом и убийством.

– Церковь заточила его в темницу, где он и умер, – сказал Люсьен. Конечно, л’Этуаль был безумен. – Его последователи не отреклись от него и предпочли смерть на костре, но он не был сожжен.

– Не стану с вами спорить, вам лучше известно, что происходило в этих языческих краях. – Мадам де Ментенон сделала последний стежок на огневом вихре, пожирающем л’Этуаля. – Не важно. Его следовало бы сжечь на костре.

– Его величество король!

Стража распахнула для Людовика обе половинки двери, и его величество, прихрамывая, вошел в покои, стараясь не слишком утруждать измученную подагрой ногу.

Люсьен склонился перед королем, поздоровался с отцом де ла Шезом и ответил на торжественное приветствие маркиза де Барбезье. Мстительный и жестокий сын Лувуа после смерти отца занял тот же пост королевского военного советника. Всего раз он позволил себе дерзко и непочтительно говорить с Люсьеном, но, заметив внезапное охлаждение к себе его величества, доказал, что вовсе не глуп, поскольку попросил у Люсьена прощения и заступничества перед королем.

Отец де ла Шез всегда был с Люсьеном безупречно учтив, ибо тщетно надеялся обратить его в христианство и спасти его душу.

Месье де Барбезье нес походное бюро тисненой кожи, а отец де ла Шез, с великим благоговением, – реликварий, дар папы.

Мадам де Ментенон ахнула:

– Сир, это же мощи святого! Их следует поместить в часовне, под охраной…

– Не хочешь взглянуть на них, Биньетт? – осведомился его величество. – После того как отец де ла Шез унесет реликварий, мы сможем увидеть святыню только в престольный праздник.

Она хотела было встать с кресла, но в конце концов предпочла остаться под его защитой. Отец де ла Шез поднес ей раку. Мадам де Ментенон прошептала молитву.

– Она прекрасна…

Перекусив последнюю нить алого, как пламя, шелка, она развернула покров перед отцом де ла Шезом.

– Отец де ла Шез, это работа моих девочек – возьмите ее, и пусть на ней покоится бесценный дар его святейшества.

– Это было бы великолепно, мадам.

Людовик пригласил своих советников за стол для заседаний. Отец де ла Шез поставил цилиндрический ларец с выпуклой крышкой перед его величеством, и Людовик рассеянно погладил золотые чеканные бока и венчающие раку жемчуга.

– Сколь изыскан дар его святейшества, – польстил Барбезье.

Люсьен с отвращением фыркнул:

– Святой как-то обошелся без своих мощей… да и его величеству они ни к чему. Не говоря уже о гробике.

«Интересно, какой безумец первым додумался расчленить тело и один за другим поместить его фрагменты в якобы чудотворные амулеты», – мысленно позлорадствовал Люсьен.

Людовик усмехнулся, но мягко пожурил Люсьена:

– Пожалуйста, избавьте нас от ваших атеистических колкостей. Иннокентий примирился со мной. Полагаю, преподнеся мне реликварий, он не намеревался меня оскорбить.

Его величество призвал своего личного слугу Кантена, в обязанности которого входило пробовать вино, и тот налил Барбезье, де ла Шезу, Люсьену и, наконец, когда гости также пригубили вино и ни один не отравился, его величеству.

Барбезье медлил отпить, вертя бокал в руке.

– За ваше здоровье, ваше величество.

Люсьен выпил вино, потрясенный грубостью молодого министра и позабавленный его позорной нерешительностью. «Выходит, – подумал Люсьен, – он верит слухам, что мадам де Ментенон отравила его отца, и опасается разделить его участь».

Его величество благосклонно принял тосты в свою честь, пригубил вино и принялся за работу.

– Кретьен, – обратился король к адъютанту, – в Бретани нет епископа. Если я назову кандидата на епископство Бретонское, то папа сможет его рукоположить вместе с остальными, тотчас после подписания договора. Кому бы вы хотели отдать это назначение?

– Немо, сир.

Его величество удивленно поднял бровь:

– Никому?

– Если месье де Кретьен не может предложить кандидата, то, возможно, сию должность и доходы следует отдать…

Люсьен перебил отца де ла Шеза:

– Моя семья предпочла бы, чтобы эта епископская кафедра оставалась вакантной.

Он допил вино, и Кантен снова наполнил его бокал.

– Сударь, на одной чаше весов – горсть презренного золота, а на другой – духовное благо всей Бретани! – возразил отец де ла Шез. – Народу необходим наставник. Ваша семья достаточно богата, а у Бретани всегда была слава…

– Довольно, сударь. Я спросил мнение месье де Кретьена, и он его высказал. О своем решении я сообщу вам позднее.

«Новый епископ стал бы посылать бо́льшую часть доходов от своих земель в Рим. Если прихожанам не придется содержать епископа, они смогут платить налоги его величеству, и у них останется хоть что-то, чтобы пережить грядущий неурожай.

Ты преисполнился гордыни, а значит, рискуешь. Ты не соблаговолил объяснить свое мнение королю, не желая, чтобы мадам де Ментенон решила, будто ей удалось пристыдить тебя и склонить к непривычному акту милосердия».

Объяснять свою позицию его величеству не стоило. Монарх обладал немалой проницательностью в делах политики; его величество зачастую угадывал мотивы своих подданных и советников еще до того, как они осознавали их сами.

– Что вы мне сегодня приготовили, де Барбезье?

– Указ, согласно которому в домах протестантов надлежит размещать на постой воинские части.

Барбезье достал бумаги из походного бюро.

– Очень хорошо.

Людовик подписал юридический акт под одобрительными взглядами Барбезье и де ла Шеза. Мадам де Ментенон, уже успевшая заняться новым шитьем, улыбнулась.

Люсьен промолчал, ведь никакие возражения не заставили бы Людовика передумать. Он уже неоднократно пытался переубедить монарха, иногда даже рискуя попасть в немилость. Предполагалось, что подобные меры ускорят возвращение еретиков в лоно Католической церкви, однако, насколько понимал Люсьен, только причиняли горе, насаждали измену и служили обогащению недостойных. Однако, вместо того чтобы отменять гибельные указы, король продлевал их действие. Нетерпимость его величества к протестантам, которую, по мнению Люсьена, подогревала в нем мадам де Ментенон, не давала ему понять, какой ущерб гонения на протестантов наносили Франции и ему лично.