Но когда я смотрю на Логана, он привлекает меня совершенно иначе. Логан большой, сильный, молчаливый. Он благородный, он – человек действия и очень сдержан. Он – загадка для меня и мне хочется узнать о нем больше. И мне это нравится.

Я обнаружила, что мне нравятся в Бене конкретные вещи, и конкретные вещи мне нравятся в Логане. Каким-то образом мои чувства к ним обоим могут сосуществовать одновременно, может быть, потому, что они настолько различаются, что я не чувствую их соперничества.

Я позволяю себе утонуть в этих думах, пока мы идем прямо в пургу. Это отвлекает меня от боли, от голода, от холода.

Улицы снова сужаются, когда мы проходим по Маленькой Италии. Я помню, как приходила сюда с папой, и мы ужинали в одном из этих маленьких итальянских ресторанов, забитых туристами. Теперь ничего не осталось. Все витрины разбиты. Нет ничего, кроме мусора. Пустота.

Мы идем и идем, и идти становится все тяжелее, потому что снег поднимается уже до колен. Я начинаю считать наши шаги, молясь, чтобы мы поскорей пришли. Мы доходим до еще одной широкой улицы и на ржавой вывеске я читаю «Деланси». Я смотрю налево, ожидая увидеть Вильямсбургский мост.

Невероятно, но его нет.

Огромный мост был уничтожен, по-видимому, разрушен в одной из битв, железный въезд на него торчит в небо, как современная скульптура. Весь труд, весь дизайн, все усилия, потраченные на его возведение – все исчезло, и, видимо, за одно мгновение. Зачем? Просто так.

Я отворачиваюсь в отвращении.

Мы продолжаем наш путь по Деланси. Через несколько кварталов мы доходим до Канал-стрит – главной артерии – и я даже боюсь посмотреть на Манхэттенский мост. Я заставляю себя. И тут же об этом жалею. Как и Вильямсбургский, этот мост разрушен, не осталось ничего, кроме осколков металла, изогнутых и рваных, которые уходят в зияющий провал над рекой.

Мы ускоряемся, мои ноги и руки так замерзли, что у меня по-видимому будет обморожение. Мы проходим через бывший Чайна-таун с его высокими зданиями и узенькими улочками, теперь совсем на себя непохожий. Как и все остальные районы, он превратился просто в заброшенную кучку мусора.

Бауэри ответвляется направо, мимо Парк-Роу-Билдинг и я начинаю задыхаться, когда мы проходим еще несколько кварталов и наконец добираемся до гигантской развязки. Я стою и с трепетом смотрю на нее.

Справа от меня стоит здание Сити-холла, точнее, теперь лежит в руинах, простой горкой мусора. Это ужасно. Потрясающее здание, такое величественное, теперь стало просто воспоминанием.

Я боюсь оглянуться и посмотреть на Бруклинский мост, который находится сзади меня – великолепное произведение искусства, по которому я раньше ходила с Бри в теплые летние деньки. Я молюсь, чтобы он все еще был там, чтобы хоть одна красивая вещь уцелела. Я закрываю глаза и медленно поворачиваюсь.

Я в ужасе. Как и два предыдущих моста, он разрушен. Ничего не осталось, даже опор – над рекой пустота. На том месте, где он раньше стоял, остались лишь груды искореженного металла, торчащего из воды.

Еще более пугает то, что в середине реки торчат остатки огромного военного самолета, наполовину погруженного в воду, с выдающимся из нее хвостом. Жутко видеть такой огромный самолет в реке, как будто ребенок кинул свою игрушку в ванну и там и забыл ее.

Темнеет, почти спутились сумерки, и я уже не могу идти дальше. Удивительно, но снег продолжает сыпать, а ветер дуть. Снег мне уже по колено и у меня возникает ощущение, что он меня глотает живьем. Я знаю, что Сипорт уже недалеко, но мне слишком больно сделать шаг.

Я тянусь и опираюсь на плечо Логана. Он смотрит на меня в удивлении.

– Моя нога, – говорю я сквозь стиснутые зубы. – Я не могу идти.

– Положи мне руку на плечо, – говорит он.

Я кладу, а он оборачивает руку вокруг моей спины и крепко хватает меня, поддерживая.

Мы идем вместе и боль уменьшается. Я смущена и мне стыдно: я никогда не хотела зависеть от парня. Ни от кого. Но сейчас мне это действительно необходимо.

Мы поворачиваем налево, проходя под конструкцией, которая раньше вела к мосту, а затем выходим на то, что раньше было Перл-стрит. Невероятно. После всего путешествия мы оказываемся в районе, в котором я росла. Так странно снова быть здесь. В день, когда я ушла, я поклялась, что никогда не вернусь сюда. Никогда. Я была уверена, что Манхэттен будет разрушен и даже представить не могла, что снова окажусь здесь.

Проходить по этому месту, по узким, мощенным булыжником улицам, этому старому историческому району, когда-то бурлящему туристами, месту, которое я знаю вдоль и поперек, больнее всего. Меня захлестывают воспоминания, они стоят вокруг, в каждом углу, в котором мы раньше играли с Бри. Меня заполняют воспоминания о времени, проведенном здесь с мамой и папой. Когда они были счастливы просто быть друг с другом.

Наша квартира была в торговом районе, над одним из магазинов, в старом историческом здании. Я возмущалась, что он все время рос, мне не нравились субботние вечера, когда ночной жизни, казалось, не будет конца и края, когда люди говорили и курили под окном моей спальни до пяти часов утра. Теперь я бы все отдала, чтобы вернуть этот шум, эту активность. Я бы все отдала, чтобы пройти по улице, зайти в какое-нибудь кафе и заказать завтрак. От одной только мысли об этом у меня колет живот от голода.

Как по решению судьбы, мы заворачиваем на Вотер-стрит – квартал, в котором я жила. Сердце затрепетало у меня в груди, когда я поняла, что мы будет проходить прямо мимо моей квартиры. Я не могу отбросить мысль, что папа смотрит на меня из окна. Или мама, если она умерла. Может быть, это она смотрит вниз. Может быть, она, конечно, поддевает меня. Или делает выговор. Все-таки я оставила ее в этом месте несколько лет назад. Она могла пойти с нами. Но она не захотела уезжать. И я знала это. Все же я сделала то, что должна была в тот момент – для себя и, что более важно, для Бри. Что еще я могла сделать? Просто сидеть с ней и дожидаться смерти?

Я невольно вижу в этом иронию, во всех поворотах жизни. Я взяла Бри и бежала в безопасное место, но теперь ее похитили и снова вернули сюда, где все начиналось, и я, вероятно, уже никогда не спасу ее. По тому, как я чувствую себя сейчас, я не проживу больше нескольких часов. Так что к чему хорошему привел наш уход? Если бы я просто осталась здесь, с мамой, мы бы по крайней мере умерли вместе, в мире. Не той долгой, голодной смертью. Может быть, мама все знала с самого начала.

Мы подходим к нашей многоэтажке и я готовлюсь увидеть, как она выглядит теперь. Я знаю, что это смешно, но часть меня все еще ожидает увидеть маму, сидяющую в окне. Ждущую.

Мой бывший дом превратился просто в кучку мусора, покрытую снегом. Между камнями растет высокий сорник и выглядит все так, будто было разрушено уже много лет назад. У меня чувство, что меня ударили под дых. Моего дома больше нет. Мамы действительно нет.

– Что-то не так? – спрашивает Логан.