Не отбивая хлеб у моралистов и экономистов, вспоминающих семьи и падающую производительность труда, поговорим о важном: отношениях народа и слуг народа. В обычной обстановке слегка выпивший народ готов снисходительно отнестись к тому, что, глядя в глаза избранной им власти, в качестве возможных вариантов будущего видит исключительно светлое, темное или нефильтрованное. Власть вне зависимости от реального положения дел говорит о светлом. Ее оппоненты: коммунисты, либералы, консерваторы, националисты, исламисты, хоругвеносцы – о темном. Население, имеющее опыт проживания в стране как до, так и после кончины советской власти, ожидает промежуточного состояния и, за неимением лучшего, готово им удовлетвориться. Но это только пока. «Русский народ» на самом деле отнюдь не представляет собой того, за что его держат его хулители, его апологеты и его властители. Прагматичности, умения трезво взглянуть на вещи и недоверия к пустопорожней болтовне в нем достаточно на любом уровне. В том числе и для того, чтобы не демонстрировать властям до поры, что он на самом деле о них думает. Терпение это – до поры. Именно поэтому любое протестное выступление населения в России – сюрприз и происходит в формате спонтанного взрыва. «Слуги народа» для самого народа – враг, паразит и внутренний оккупант, хуже любого внешнего. Что народ думает о своих «слугах», можно понять из анекдотов, которые он о них рассказывает. Барин и барыня, поп и попадья, дьяк и подьячий, Никита Сергеевич и Леонид Ильич – персонажи в лучшем случае глупые. А уж в худшем… И ведь сажали за них, и в Сибирь ссылали, и с работы гнали – не говоря уже об исключении из партии. Все равно языками чешут, паразиты.

Власть имущие в стране давно спорят: давать народу право на ношение оружия или не давать. Перестреляет друг друга российское население или не перестреляет. На самом деле, не пора ли дать? Или ни в коем случае, потому что пойди его потом отними? Есть опыт США и Израиля, где власть доверяет народу и народ понимает, что это его власть. Там есть свои тараканы, но главное – это взаимное понимание того, что власть, какая она ни есть, своя и в случае чего ее надо защищать, как себя, поскольку она дает гражданам право и возможность защищать себя и свою семью. Любой, пытающийся захватить в заложники американца, рискует получить пулю в лоб. Террорист, пытающийся ворваться в израильский кинотеатр, будет пристрелен десятком посетителей просто потому, что есть из чего. Оружие носят на всякий случай, умеют применять, знают, где и когда его нельзя применять, и за редкими исключениями не делают этого. Люди так воспитаны и так обучены. Разумеется, Россия к этому не привыкла со времен крепостного права – не дай бог, вооруженные холопы барам головы поотворачивают. Но если крепостное право в стране отменено на самом деле, то вообще-то ее населению пора привыкать жить, как живут свободные люди. Что требует больше самоограничений, чем ограничений со стороны власти, которая народу не очень доверяет, поскольку примеряет на себя и знает, что ей-то доверять не за что.

Веками в России власть была над народом и против народа, государство этого народа боялось и, пуще того, панически боялось его в вооруженном состоянии. Но времена меняются. Есть правила, которые регулируют возможность получения оружия в странах, уже прошедших период неуверенности власти в собственном народе или никогда в нем не сомневавшейся: давать право на ношение людям семейным, работающим, с определенным социальным цензом. Вряд ли учителя в России перестреляют врачей, а менеджеры Роснефти станут выяснять отношения с менеджерами ЛУКОЙЛа. Скорее всего, специалисты Моспромстроя не пойдут войной на инженеров Гидропроекта. Что совершенно точно, все бандиты и террористы имеют оружие или легко могут его получить. Не пора ли и нормальным людям дать возможность защищать своих детей? Пока же взрослые, по большей части отслужившие в армии и полные сил люди, вынуждены всей страной звать участкового, когда их дети оказываются в руках террористов, и растерянно разводят руками, глядя на соседа-академика, избитого до полусмерти бандой мелкой шпаны.

Когда-то самым опасным изобретением человечества считали автомобиль. В конце позапрошлого – начале прошлого века в поголовно вооруженной Америке существовали такие драконовские правила владения и управления этим дьявольским изобретением, по сравнению с которыми меркнут даже препоны на пути проведения в Москве португальской корриды. Аргументированно и обоснованно считалось, что массовая автомобилизация при скорости в 20–30 километров в час приведет к столь же массовому психозу, поскольку человеческий мозг таких бешеных скоростей не выдержит. Сегодня только ленивый там не имеет машину, причем о скорости не стоит говорить. В нашей стране – то же самое. Речь не идет о том, чтобы возможность завести пистолет в качестве домашнего друга имели алкоголики и бомжи, люди психически неуравновешенные и склонные к криминалу, подростки и одинокие влюбленные без руля, ветрил и мозгов в голове. Но, повторим еще раз, в России давно пора дать взрослому состоявшемуся населению возможность защитить себя и своих детей, в том числе от очередного майора Евсюкова. Это не позор и не слабость государства, но его сила – договор доверия между руководством страны и ее народом. Народ этот, несмотря на все проблемы и разочарования, любит свою страну. Трагедии, подобные тем, которые сопровождают войну с терроризмом, дают обществу и государству шанс выстроить и сохранить единство, которое возникает в самых страшных обстоятельствах, – единство общей беды и общей победы. Несмотря ни на что, оно пока есть в России, как есть в Америке и Израиле. Хорошо, если надолго.

В какой-то момент, после того как теракты и захваты заложников пришли в Москву, автору стало ясным, что он, его семья и прочие жители столицы и страны в целом, что называется, «приплыли». После теракта на Дубровке, который вошел в современную историю России как трагедия «Норд-Оста», стало ясно, что это до того чеченская война была где-то и вел ее кто-то. Внезапно она оказалась рядом, и стало ясно, что ведут ее все. После Беслана и взрывов в метро и аэропортах это ощущение усилилось. В ходе первой чеченской войны население, за исключением сравнительно короткого эпизода с захватом роддома в Буденновске, полагало, что это, по большому счету, не его дело. Кому-то было жалко чеченских беженцев, кому-то русских, политики получали на этом свои рейтинги, кто-то воровал в особо крупных размерах. Где-то на горизонте везли гробы. В эфир прорывалась противоречивая информация: то ли с Кавказа надо уходить, то ли нет. То ли народ там такой, всех выселить – без них лучше будет. То ли войну как начали в Кремле, там и планируют, простому человеку во все это лучше не соваться. Да и непростому – тоже. Кто их там разберет, у кого нефть да трубопроводы, а кому-то еще детей поднимать… Логика понятная, простая и верная. Разумеется, обывательская, так ведь, по большому счету, все нормальные люди – обыватели и мещане. Как простые граждане, так и власть имущие и предержащие, которые в свое время тоже начинали не во дворцах и стали власть иметь и ее же предержать с определенного возраста и в связи с определенным стечением обстоятельств.

Так продолжалось довольно долго. Беженцев было жалко не до такой степени, чтобы всерьез им помогать, но по-человечески – жалко. Тоже ведь люди, а народ российский хоть и пьющий, но совестливый. Солдат тоже было жалко. Генералов и олигархов жалко не было. На чиновников глядели с непонятцей: говорят много, все по-умному, хотя и косноязычно, – видимо, кто-то под это много ворует. Однако Бараев и Басаев перевернули все. Тем, кто был способен понять происходящее, стало ясно, что эта война не может быть просто окончена: прекращена политическими методами, волей президента России, господа Бога или Организации Объединенных Наций. Ее можно было выиграть или проиграть. Проигрыш при этом вовсе не означал окончания кровопролития. Отделение Чечни или всего Кавказа, а также организация на его территории какого угодно количества государств не означали, что взрывы и стрельба прекратятся в России – как раз наоборот.