можно по самому берегу дорогу накатать от одной базы к другой. Очень удобно! Прямо на машинах будете к домикам подъезжать. Кстати, у меня в Светлом знакомый человек есть — можно его нанять на выходные, когда народу много, чтобы за порядком присматривал. И надёжно выйдет, и недорого. А из Черёмуховки сюда добираться несподручно — я точно вам говорю. Да и с транспортом там беда. Автобус два раза в сутки только. Чуть опоздал — и кукуй до утра. Разве это дело?

Вкрадчивый голос Жмыхина напоминал осторожное, усыпляющее жужжание мухи. Тимофеев кивал на ходу, показывая, что слушает, но ничего не отвечал.

Через час неторопливой ходьбы по берегу озера мы подошли к базе Жмыхина. Здесь лес отступал от воды, образуя большую поляну, на которой стояли база и дом егеря.

В обтянутом сеткой вольере зашлись лаем две серые лайки. Мастью они напоминали волков, но были меньше, компактнее. И пушистые хвосты не висели меж задних лап, а задорными кольцами ложились на мощные собачьи спины.

Жмыхин на ходу заглянул в вольер, озабоченно нахмурился.

— Лена! — позвал он.

Из дома выглянула полная женщина. Её круглое лицо когда-то было красивым, но с возрастом чуть оплыло, потеряло форму. Длинные русые волосы были заплетены в толстую косу, которая скорее подошла бы молодой девушке. Серые глаза недовольно взглянули на Жмыхина.

— Ну, что?

— Ты воду собакам давала?

— С утра ещё.

— Так у них миски пустые! В такую-то жару.

— Возьми и налей сам. Ведро у колодца. А мне некогда — с обедом бы управиться.

Женщина скрылась в доме.

Жмыхин закусил губу, но ничего не сказал. Повернулся к нам.

— Проходите пока в дом, отдохните! Я сейчас.

Охотники сбрасывали с плеч рюкзаки, рассаживались — кто на лавке, а кто и просто на траве. Закуривали.

Жмыхин снял со стены дома два брезентовых поводка с толстыми кожаными ошейниками и пошёл к вольеру. Собаки радостно забегали, залаяли с визгом.

Я опустил рюкзак на траву.

— Помочь, Дмитрий Константиныч?

Жмыхов мельком глянул на меня.

— Спасибо.

Я взял у него из рук один поводок, вслед за Жмыхиным вошёл в вольер. В колени мне ткнулся упругий шерстяной ком. Я наклонился, поймал собачью голову и почувствовал, как горячий мокрый язык лижет мою ладонь. Застегнул ошейник на крутой холке, с трудом продев язычок в отверстие грубого толстого ремня.

— Ну, идём!

Оказавшись на свободе, пёс рванул так, что чуть не сбил меня с ног. С трудом удерживая в руках поводок, я повёл его вслед за Жмыхиным к озеру. Собака забежала в воду и, энергично молотя лапами, проплыла, сколько позволял поводок, а потом повернула обратно к берегу. На воде закачались клочья серой шерсти.

Вдоволь наплававшись, пёс принялся жадно лакать озёрную воду длинным красным языком.

Баня у Дмитрия Константиновича была основательная. Срубленная из осинового бревна, на летнем солнце она отливала мягким серебром. Просторная, с большим предбанником, в котором мог свободно разместиться десяток человек. Внутри квадратная печь с большой каменкой, сваренная из стали толщиной в четыре миллиметра и покрытая чёрной огнеупорной краской. В огромную топку запросто могли влезть расколотые пополам берёзовые чурбаки.

Выше каменки обнимал стальную трубу бак для горячей воды. На глаз, в него помещалось не меньше двухсот литров. Под холодную воду хозяин использовал три дубовые бочки, рядком стоявшие вдоль стены.

— Видал, Андрей Иваныч? — похвастался мне Жмыхин. — Сейчас затопим, воду накачаем из озера. Через два часа уже париться можно.

Я сам вызвался помочь Жмыхину с баней. Хотелось получше узнать, как живёт этот человек, чем дышит.

Насколько я мог видеть, весь свой быт он подстроил под удобство гостей базы. Ничего плохого в этом не было — любит человек свою работу, вот и старается. И охотникам в радость приезжать на хорошо обустроенное место.

Но с большим хозяйством и расходов больше. Взять хоть баню. Протопить такое строение — дров нужно куда больше, чем для иного дома. Может быть, дрова в лесу — не проблема. Но всё равно их надо выписать, напилить, привезти. Да и сама баня явно построена не на взносы в охотобщество. А Дмитрий Константинович её не жалеет, гостеприимно пускает париться всех.

Эти мысли вызывали во мне смешанную реакцию. Приятно было видеть крепко стоящее на ногах, обустроенное хозяйство. И самому хотелось сделать в Черёмуховке не хуже. В конце концов, нельзя же запретить человеку жить хорошо?

С другой стороны, я ясно понимал, что на зарплату егеря так не развернуться. Но — это уже с третьей стороны — у работящего человека в деревне всегда есть возможность заработать.

И ещё внутри копошился странный стыд. Уж не зависть ли это к человеку, который нашёл своё место в жизни и крепко стоит на ногах?

Пока я растапливал печь, Дмитрий Константинович протянул от озера длинный резиновый шланг и провод с вилкой. Со стороны причала послышалось негромкое жужжание насоса. В бак с бульканьем полилась струя воды.

Жмыхин придавил шланг тяжёлой стальной крышкой, чтобы не выскользнул и с улыбкой повернулся ко мне.

— Приглядишь за шлангом, Андрей Иваныч? Главное, чтобы бак не перелился, а то потом в сырой бане париться тяжело. Как наполнится — ты перекинь шланг в бочки, ладно?

— Хорошо, Дмитрий Константинович, — кивнул я.

— А я пока пойду, помогу супруге стол накрыть. Проголодались мужики. Хоть в парилку на полный желудок и не ходят, но червячка заморить надо.

Он, пригнувшись, исчез за низкой дверью.

Жмыхин вернулся минут через сорок. К тому времени горячий бак, и все бочки были полны водой, а в бане стало жарко до пота.

Я сообразил выдернуть провод насоса из розетки, и жужжание умолкло.

Жмыхин приоткрыл дверь в парную. Пощупал горячий бак, брызнул водой на лениво зашипевшие камни. Удовлетворённо кивнул:

— Ну, ещё часик, и готово! Можно париться. А первый пар гостям. Не взыщи, Андрей Иваныч — мы с тобой последними пойдём. Потерпишь?

— Потерплю, — кивнул я.

Жмыхин, видно, слегка выпил с охотниками. Его тянуло поговорить.

— В бане, как и в жизни, всё должно быть устроено разумно. Вот смотри, Андрей Иваныч!

Он похлопал ладонью по бревнам стены.

— Осина! От неё дух лёгкий, и не гниёт она совсем. Но не в этом дело. Осина смолу не выделяет в тепле, вот что ценно! Потому у меня всё из осины — о стены, и пол,