не прочь поглазеть на венценосную особу, но страшно подумать, что будет, если недовольным останется. Да и есть вопросы! Но нет уж, лучше помалкивать в тряпочку. Мне и без монарших разборок хватает заморочек. Возможно у него самого есть ко мне интерес, как ни как я тоже особенная фигура во всей империи! И вообще не для этого ли он везет свою императорскую задницу в такую даль?

В этот миг дверь кабинета распахнулась, и на пороге возник мрачный тип, облаченный в длинный черный камзол. Я мигом узнал его — это был Савва, личный перст Морозова, с которым мы уже встречались в моем поместье, когда декан наведывался к отцу. Бр-р, до чего ж неприятная личность!

Савва неслышно скользнул к столу, и от него мгновенно повеяло могильным холодом. Я невольно поежился, чувствуя, как по коже бегут мурашки. От этого типа за версту несло потусторонней энергетикой смерти и разложения. Казалось, даже воздух вокруг сгустился и потяжелел, напитанный миазмами некротики.

Подойдя к Морозову, Савва склонился и что-то зашептал ему на ухо. Я напряг слух, пытаясь разобрать слова, и похолодел. «Весть о сегодняшнем персте в маске доставлена», — явственно прочел я по мертвенно-бледным губам перста.

Вот оно как! Значит, Морозов уже поспешил доложить кому следует. Небось старый интриган на два фронта играет — и академией рулит, и в тайные игры с сильными мира сего играет. Вопрос только — по своей воле или по принуждению? И замешан ли здесь ректор, или только наш двуличный декан бегает с донесениями?

И ведь как все удачно сложилось — назвался чужим именем, обернулся невиданной тварью на глазах у всех. Как есть по дурости собственной подставился!

Тем временем Савва выпрямился, смерил нас мутным взглядом черных провалов глаз и так же бесшумно выскользнул за дверь. Морозов некоторое время задумчиво смотрел ему вслед, поглаживая гармошку из подбородков, а затем тряхнул головой и рявкнул:

— Так, слышали? Построение окончено, служивые! Можете приступать к тренировкам, и не дай вам бог спустя рукава! Любого разгильдяя лично на конюшню спроважу навоз месить. Все, кру-гом и марш отсюда!

Облегченно переведя дух, мы гурьбой повалили к выходу. Однако на душе у меня было неспокойно. Слишком много всего навалилось разом — и грядущая стажировка с этими остолопами, и явление Императора народу, и появление Саввы.

Боюсь, как бы мое триумфальное выступление на потеху толпе не обернулось подписанным себе приговором. Как бы ни пришлось пожалеть о минутной дерзости, когда за дело возьмутся по-настоящему влиятельные господа. Такие, что пощады не ведают.

Глава 22

Мы вышли из кабинета декана и разошлись кто куда, гадая, что же принесет нам грядущая практика. Рядом со мной плелся лишь Гром, о чем-то сосредоточенно размышляя. Внезапно он встрепенулся и спросил:

— Слушай, Ванек, ты ведь завтра поедешь со всеми, кого родичи не заберут? Ну, в смысле, с теми, у кого нет лишних деньжат на персональный экипаж?

Я невесело усмехнулся:

— Ну да, семейные финансы пока не позволяют шиковать. Так что придется трястись в общей повозке, яблоку негде будет упасть.

Гром просиял, хлопнув меня по плечу:

— Так поехали сегодня со мной! Батя будет страсть как рад, что я обзавелся другом из ваших, из благородных. Глядишь, еще и по гостям вечерком смотаемся, повеселимся на славу!

Я прошел несколько шагов вперед, обдумывая неожиданное предложение. Соблазн посмотреть на отца Грома, преуспевающего и богатого купца, был велик. Да и развеяться перед долгой практикой не мешало бы. Опять же, кто знает, вдруг полезные связи заведу или информацию раздобуду.

— А знаешь, поехали! — решительно кивнул я.

Гром расплылся в довольной улыбке и принялся меня хлопать по спине, приговаривая:

— Вот и ладушки, вот и славно! Будет тебе и кров, и стол, и развлечения. Правда, ночевать будем в городе, что к столице ближе. Оттуда уж утречком прямиком на практику рванем. Но вечерком-то можно и погулять всласть!

Мы поднялись в комнату, подхватили собранные вещи и спустились во двор, где принялись дожидаться обещанный экипаж. Гром то и дело вскакивал, вглядываясь вдаль, и приплясывал от нетерпения. Я лишь посмеивался, глядя на его возбуждение.

Наконец из-за поворота показалась карета, и у меня невольно расширились глаза. Я-то думал, родитель Грома по купечеству если и шикует, то в меру. Ан нет, куда там Шереметьевым с их цацками до этакого размаха!

Экипаж был размером с добрый дом и весь лучился позолотой и. А уж наворотов на нем было — не приведи господь. Тут тебе и витражи хрустальные, и бархат с парчой, и резьба диковинная. А по верху змеились какие-то невиданные провода, и временами карета испускала снопы электрических искр. Видать, заморскую новинку приспособили, для форсу и пущего эффекту.

— Это что за диво дивное? — сдавленно просипел я, тыча пальцем в сияющее великолепие.

Гром лишь довольно хохотнул:

— Это, братец, папенькины причуды. Любит на публику произвести впечатление, чтоб все ахнули. Да ты садись, не робей. Внутри еще круче!

Я залез в распахнутую дверцу и застыл, ошарашенно озираясь. Вот это да! Да тут хоромы целые. Одних диванов штук пять, не меньше. А уж всяких финтифлюшек и безделушек — вагон и маленькая тележка. От пестроты аж в глазах рябит.

— Никак, папаша твой Крёза переплюнуть хочет? — хмыкнул я, кивая на немыслимую роскошь.

— Ну, он того… Любит показать всем, что в люди выбился, — хихикнул Гром. — Ты же знаешь, как оно бывает — вчера еще в обносках бегал, а нынче вона как развернулся!

В этот миг дверь со стороны кучера распахнулась и в карету, пыхтя и отдуваясь, ввалилась необъятных размеров туша. Приглядевшись, я опознал в этом чуде отца Грома — купца Вукола Ерофеева собственной персоной.

Это был здоровенный, пышущий жаром мужик с окладистой бородой и хитрющими глазками. На его необъятном пузе красовалась массивная золотая цепь, унизанная крупными камнями. Пальцы были сплошь усыпаны перстнями, а из-под алого шелкового кафтана виднелись пестрые шаровары и сапоги из тонкой кожи. Не человек, а ходячая сокровищница!

— Ну, здорово, отпрыск! Никак, дружка своего прихватил? — пробасил Вукол, обводя нас масляным взглядом. — И то верно, в дороге веселее. А ты, стало быть, будешь Ванька Ведминов? Наслышан, наслышан. Гром все уши прожужжал, какой ты у него приятель знатный.

Я вежливо склонил голову, стараясь не пялиться на это чудо в перьях.

— Он самый, Вукол Пантелеевич. Премного