нам пора, ― говорит Дан, и в этот момент я готов его расцеловать, потому что больше всего на свете мне хочется оказаться подальше от этих двоих.

Я не сопротивляюсь, когда меня практически вытягивают из квартиры. Удается даже вежливо попрощаться. «Хорошего вечера» звучит как «больше никогда». Не упираюсь, когда меня сажают в такси, вовремя сообразив, что идти по тёмным улицам ― не лучшее решение.

Ощущение, что я хорошенько набрался: все вокруг плывет, картина сознания норовит расползтись на тонкие нити.

Единственное, что я хорошо чувствую, так то, что Дан твёрдо держит меня под локоть, не давая сойти с нужной траектории.

― Ещё немного, ― практически уговаривает он. ― Ещё чуть-чуть.

Как ни странно, я этому верю, настолько, что совершенно не спрашиваю, куда мы идем. Ах, да… Домой. Ко мне.

Квартира встречает прозрачной апрельской тьмой и лунным сиянием. Свет включать бессмысленно, с ним я увижу ненамного больше. Кажется, встреча с монстром по фамилии Дымкевич и разговор с Чехом и Тиглатом забрали все силы. Всё, о чем я сейчас мечтаю, ― это кровать.

Упасть. Закрыть глаза. И позабыть обо всем.

О том, что мир оказался совсем не таким, как думалось. О том, что я не смогу жить как раньше. О том, что со мной мало кто будет считаться. О том, что если захотят сделать разменной монетой в какой-то неведомой игре, то сделают.

Временами кажется, что меня кружит, хотя я лежу на кровати и прекрасно понимаю, что это просто дефект создания.

Дан склоняется надо мной. В свете луны его глаза приобретают удивительный оттенок, становятся практически одного цвета.

― Не обращай внимания на Чеха, ― тихо произносит он. ― Всегда такой… Он не зло, он просто нечто, что нельзя описать подходящими словами. Я был против. Сразу против. Хоть и понимал, что ты сильный и сможешь постоять за себя.

― Я сильный?

К горлу подкатывает какой-то ненормальный смех. Дан терпеливо ждет, пока он затихнет. Осторожно касается моего лба.

― Да, ты сильный. Тебе можно многое.

В его глазах лунная зелень, слившаяся с утренней бирюзой. Беспокойство и боль. Страх… за меня.

― Я ― сумасшедший. ― Во рту пересыхает, зелень и бирюза вспыхивают, обжигая до крика. ― И мне ― можно многое.

Рука сама обнимает его за шею, а губы прижимаются к губам.

Между светом и тьмой

За три дня до встречи Антона и Дана

«Жизнь плавно идёт своим чередом ровно до того момента, пока ты не сорвёшься с места и не побежишь сломя голову. Восемнадцать лет — не тот возраст, чтобы бросать дом, учёбу и друзей. Восемнадцать лет — не время оставлять после себя пепел. Не время мчаться неведомо на чей зов, забывая прошлое и не ощущая настоящего.

Меня зовут Зоя Лёзная. И я — горю.

Всё начиналось очень странно, без объяснений. Я вышла из аудитории и направилась в столовую. Солнце прямо припекало, и день словно не был вырван откуда-то из середины осени, а принадлежал ласковому августу.

Есть хотелось жутко — с утра не завтракала, чтобы быть стройнее и влезть в любимую джинсовую юбку. И ещё не подозревала, что скоро мне будет не до юбки и желтого плаща, который превратится практически в тряпку.

Что я побегу. Побегу так быстро, что не буду понимать, где нахожусь. А потом открою глаза и пойму, что оказалась в маленьком горном городке. И передо мной стоит чудовище с белыми волосами, которое нужно во что бы то ни стало уничтожить. А рядом с ним парень. И почему-то от одного взгляда в серые глаза дыхание вылетает из легких, и становится жарко. Только жар этот ― совсем не от огня…»

Чех кладет телефон в карман. Ветер с моря несет соль и мелкие брызги. Песок под ногами перемешан с ракушками. Недавно прошёл дождь, поэтому следы от туфель остаются четкие и аккуратные.

Кажется, сейчас он помнит каждое слово рыжеволосой девочки, которая тогда в ужасе и отчаянии рассказывала свою историю.

― Доброго дня, Эммануил Борисович. Почему здесь? ― звучит совсем рядом.

Чех не смотрит на неё, но чувствует, что стало немного светлее. Точнее… ярче.

Волосы горят огнем, веснушки плавятся южным солнцем, взгляд задумчивые-задумчивые. В ней больше нет ничего от того измученного угловатого олененка, на которого просто рухнул дар, вмиг спалив прошлую жизнь.

Хорошая девочка, юная одесситка, которая училась в торгово-промышленном, была влюблена в одногруппника и… всё сразу потеряла. Временами дар не считается с жизнью человека, к которому приходит.

― Море же прекрасно, ― улыбается Чех и все же смотрит на Зою.

Она придерживает рыжие пряди, которые так и норовят взвиться языками огня на ветру. Молчит, только смотрит своими желтющими глазами, как у кошки. Ленивой толстой одесской кошки, которая лежит в уютном дворике на ступеньках крыльца. Лежит и смотрит.

― Как бабушка? ― как ни в чем не бывало интересуется он.

― Ей девяносто шесть в субботу, но от жажды деятельности можно зажигать пионерские костры, ― невозмутимо отвечает Зоя.

Какая бабушка ― такая внучка. Неудивительно, что дар выбрал такое изощренное воплощение. Сейчас-то, конечно, Зоя совсем не та девчонка. Она умеет управлять силой. Она доучилась и работает. Весьма неплохо работает, неплохо поднялась ― одна из лучших портних на Лузановке. К ней так просто не попадешь.

― Очаровательно. Передай ей привет.

― Обязательно.

И снова ― убирает рыжую прядь с лица. Молчит. Знает, что Следящего не стоит торопить, сам всё скажет. Не успокоится, пока не вытреплет нервы как следует.

Но у Чеха сегодня не то настроение. Поэтому он переходит к делу сразу:

― Нужна твоя сила, Зоя. Очень скоро начнутся крайне занимательные события.

― Какие?

Она тут же напрягается. Слышно даже, что дышит иначе. Каждый раз, когда требуется её участие, обязательно происходит маленький конец света.

― В Херсоне вот-вот появится Создатель. Хороший, сильный, талантливый. Но он ничего не умеет. Пока неясно, сумеет ли удержать силу.

Она хмурится, потом смотрит на Чеха:

― Мне надо убирать всех тех, кого он создаст?

Чех некоторое время молчит, потом качает головой:

― Не совсем. Только если не справится тот, кто должен его защищать. Он, кстати, уже в городе.

Тонкие рыжие брови удивленно заламываются:

― Кто же теперь оберегает Создателей?