Нэнси жизнерадостно улыбнулась мужу. Хорошее настроение у Джорджа бывало чрезвычайно редко, но она всеми силами старалась создавать иллюзию, пусть даже для одной себя, что между ними существуют нежная привязанность и глубокое понимание.

— Привет, милый! Как прошел день?

— Нормально.

Он швырнул кейс на стол и извлек из него «Таймс».

— Вот, посмотри.

Нэнси была потрясена — какая деловитость! Обычно он, явившись домой, бормотал ей что-то в знак приветствия и уходил в библиотеку отдохнуть часок в тишине перед ужином. Видно, случилось что-то из ряда вон выходящее. Только бы не атомная война! Нэнси оставила брюссельскую капусту, вытерла руки и подбежала к мужу. Он развернул на столе газету, нашел раздел «Искусство» и ткнул длинным белым пальцем в какую-то статью.

Нэнси беспомощно посмотрела на расплывающиеся строчки и сказала:

— Без очков не вижу.

Джордж тяжело вздохнул — ну чего еще ждать от этой недотепы?

— Это сообщение об аукционах, Нэнси. Вчера у «Бутби» была продана картина твоего деда.

— Как вчера? — Она вовсе не забыла о полотне «У источника», напротив, после обеда с Оливией в «Кетнерс» неотступно думала об их разговоре, но ее так поглотили мысли о цене картины, которая висит у матери, в «Подмор Тэтч», что она потеряла счет дням. Впрочем, она всегда плохо помнила даты.

— Знаешь, за сколько она ушла? — (Нэнси раскрыла рот от изумления и покачала головой.) — За двести сорок пять тысяч восемьсот фунтов.

Он произнес магические слова ясно и четко, чтобы они дошли до ее сознания. Нэнси почувствовала, что сейчас потеряет сознание. Она оперлась о кухонный стол, чтобы не упасть, и поглядела на мужа вытаращенными глазами.

— Купил ее какой-то американец. Обидно, что все сколько-нибудь ценное уплывает из Англии.

Наконец к ней вернулся голос, и она пролепетала:

— А ведь картина на редкость безобразная.

Джордж улыбнулся ледяной улыбкой без тени юмора.

— К счастью для «Бутби» и для ее предыдущего владельца, не все разделяют твое мнение.

Но Нэнси не обратила внимания на ехидную реплику.

— Значит, Оливия не намного ошиблась.

— О чем ты?

— Мы говорили с ней об этой картине, когда обедали у Кеттнера, и она назвала примерно такую же сумму. — Нэнси посмотрела на Джорджа. — И еще сказала, что «Собиратели ракушек» и две другие картины, которые висят у мамы, стоят не меньше полумиллиона. Может быть, она и тут права.

— Без сомнения. Наша Оливия очень редко ошибается. Она вращается в таком обществе, что в курсе всего.

Нэнси опустилась на стул, ноги устали держать ее грузное тело.

— Как ты думаешь, Джордж, мама догадывается об их истинной стоимости?

— Вряд ли. — Он поджал губы. — Поговорю-ка я с ней. Нужно пересмотреть размеры страхового вознаграждения. Кто угодно может войти в дом и просто снять картины со стен. Насколько мне известно, она никогда в жизни не запирает дверь.

Нэнси разволновалась. Она не рассказывала Джорджу о своей беседе с сестрой, потому что он не выносил Оливию и постоянно демонстрировал пренебрежение к ее суждениям о чем бы то ни было. Но на сей раз он сам завел разговор о картинах деда и облегчил ее задачу. Надо ковать железо, пока горячо, решила она и сказала:

— Может быть, стоит поехать повидать маму и все обсудить?

— Что обсудить — условия страхования?

— Если взносы так сильно увеличатся, может быть, она… — Голос у Нэнси сорвался. Она откашлялась. — Может быть, мама решит, что проще продать их. Оливия говорит, сейчас на этих старых викторианских художников бешеный спрос… — Эта фраза показалась Нэнси восхитительно профессиональной, и она была горда собой. — Было бы жаль упустить такую возможность.

В кои-то веки Джордж задумался над ее словами. Сжал губы, снова прочел параграф с сообщением о продаже и тщательно, аккуратно сложил газету.

— Решай сама, — сказал он.

— Ах, Джордж, полмиллиона! Я и представить себе не могу столько денег.

— Не забывай, придется заплатить налоги.

— Ну и что с того! Нет, мы должны ехать. Тем более что я так давно с мамой не виделась. Пора проверить, как там идут дела. А потом я заведу речь о картинах. Очень деликатно. — Лицо Джорджа выразило сомнение. Оба они знали, что уж чем-чем, а деликатностью Нэнси не отличается. — Поеду, но сначала позвоню.

— Мама? Добрый вечер.

— А, Нэнси.

— Ну как ты?

— Хорошо. А ты?

— Очень устала?

— Кто — ты или я?

— Ты, конечно. Садовник начал работать?

— Да. Приезжал в понедельник и сегодня.

— Надеюсь, он свое дело знает?

— Я им довольна.

— Ты решила что-нибудь относительно компаньонки? Я дала объявление в нашу местную газету, но, к сожалению, никто не откликнулся. Ни единого звонка.

— Об этом ты, пожалуйста, больше не хлопочи. Завтра вечером приезжает Антония, она пока поживет со мной.

— Антония? Это еще кто такая?

— Антония Гамильтон. Видимо, мы все забыли рассказать тебе. Я думала, ты знаешь о ней от Оливии.

— Нет, — отрезала Нэнси ледяным тоном. — Никто мне ничего не рассказал.

— Так вот, случилось ужасное несчастье. Этот очаровательный человек, возлюбленный Оливии, который жил на острове Ивиса, умер. И его дочь собирается пожить у меня: она должна немного успокоиться и решить, что делать дальше.

Нэнси была в бешенстве:

— Ну, знаете, я вас совершенно не понимаю! Никто обо мне не подумал, никто не сказал ни слова! А я-то беспокоюсь, даю объявления!

— Не сердись, доченька, у меня столько дел, что я просто забыла тебе сказать. Но нет худа без добра: теперь тебе больше не надо тревожиться обо мне.

— Но что это за девушка?

— Я думаю, очень славная.

— Сколько ей лет?

— Всего восемнадцать. Мне с ней будет очень хорошо.

— Когда она приезжает?

— Я же сказала — завтра вечером. Ноэль привезет ее из Лондона. Он пробудет у меня субботу и воскресенье и разберет чердак. Они с Оливией боятся, что там может в любую минуту случиться пожар. — Нэнси молчала, и Пенелопа предложила: — Почему бы вам всем не приехать в воскресенье к обеду? Возьмите с собой детей. Повидаешься с Ноэлем, увидишь Антонию.

«И заведу разговор о картинах».

— Спасибо… — Нэнси колебалась. — Я бы с удовольствием. Только подожди минутку, я переговорю с Джорджем…

Оставив трубку возле телефона, она пошла искать мужа и нашла его очень скоро: разумеется, он сидел в глубоком кресле, укрывшись за страницами «Таймс».