– Ты только погляди! – говорю я. – Ах ты, старый пес!

Не вполне уверена, узнаёт ли он меня, но Джон улыбается мне, и я-то знаю эту улыбку.

Я стаскиваю с него башмаки, стягиваю штаны – дыша ртом и стараясь не смотреть на его трусы, чтобы не сбить настроение. Сую все комом в ящик у изножья кровати. Бумажник Джона вынимаю и кидаю на стол. Выключаю фонарь.

Джон резко вдохнул, когда я коснулась его пениса, и я поняла, что успела забыть этот его звук. Воспоминание извлекло меня из моего ветхого, разваливающего тела. Гляжу мужу в глаза – сонные, полузакрытые, но смотрящие в глаза мне. Может ли у нас что-то получиться? – мысленно спрашиваю я.

И отвечаю себе: почему бы и нет? Почему бы и нет.

Тот легкий укол желания, что я почувствовала несколько дней тому назад, когда Джон прикоснулся ко мне, помогая залезть в трейлер, я ощущаю вновь – но сильнее. Вопреки боли, синякам по всему телу, вопреки этой изуродованной плоти, на которой записана вся моя жизнь. Сквозь дурноту, сквозь готовность к смерти.

– Элла! – произносит Джон. Я продолжаю гладить его, кожа у него уже не такая влажная, взгляд проясняется. – Элла.

Ничего другого я не хотела бы услышать в эту минуту – лишь свое имя. Мой муж смотрит на меня, приподнимается, движется ко мне, ложится на меня.

Есть и такое, чего тело никогда не забывает.

Когда боль вновь пробуждает меня, на часах 01.17. Джон так крепко спит после второй таблетки валиума, что даже не храпит. Порой ритм его дыхания кажется сбивчивым. А потом он выдыхает – длинный, поверхностный выдох, шшшш, словно убаюкивает нас обоих, ведет в место покоя. Все это мне так сладостно знакомо после многих десятилетий, когда мы занимались любовью, что я едва не отказываюсь от того, что задумала.

И все же заставляю себя подняться.

Полная луна стоит высоко, трейлер подсвечен изнутри матовым туманным сиянием, в котором проступают лишь контуры вещей. Я осторожно продвигаюсь к фанерному комоду с ящиками. Ноги вялые, но не дрожат – удивительно, после всей сегодняшней нагрузки. Из ящика я достаю себе любимую ночную рубашку, махровую, и пару чистых трусов для Джона. Рубашку натягиваю через голову, оправляю пористую, свободно болтающуюся ткань на бедрах и ниже.

Я решаю не снимать с Джона футболку, хоть она и заношена. Спереди удается протащить трусы вверх по ногам, но никак не получается подлезть под задницу. Как будто бессознательно пытаясь мне помочь, он поворачивается на бок, в мою сторону, и я подтягиваю трусы достаточно высоко – приличия соблюдены. Затем подтыкаю Джону одеяло, пусть ему будет тепло, целую солоноватый лоб и желаю моему любимому доброй ночи.

Осторожно опускаю вторую подушку сверху ему на ухо. Он не просыпается. Нахожу сумочку, вынимаю из бокового кармана ключи. Снова зажигаю фонарь, он светит совсем тускло, я едва могу ориентироваться.

Открываю боковую дверь трейлера. Парк “Лучшая цель пути” затих. Прохладный ночной воздух льнет к ногам, к влажному месту промеж ног. Я поднимаю голову. Надо мной нет звезд, лишь облака движутся быстрее, чем мне когда-либо доводилось видеть, длинные серебристые облака скользят по иссиня-черному небу, колоссальный силуэт башни Микки-Мауса заслоняет их на миг. Кисловатый запах календулы разлит в воздухе.

Я тихонько захлопываю дверь, закрываю все окна и пробираюсь к водительскому сиденью. Крепко зажмурившись, включаю газ. Двигатель ревет, запускаясь, и я пугаюсь, что это разбудит Джона, однако не разбудило. Вскоре холостые обороты переходят в приглушенное ворчание. В трейлер просачиваются сероватые щупальца выхлопных газов.

Я слезаю с водительского сиденья и аккуратно двигаюсь в обратный путь, в гостиную зону, где фонарь теперь мерцает темно-коричневым антисветом. Мне в этом сумраке уютно. Пока еще не клонит в сон, но я уже чувствую себя, словно Джон – между сновидением и реальностью, не способна больше их различать.

Пока еще есть силы, нащупываю в сумочке удостоверение личности и выкладываю его на стол. И водительские права Джона туда же. Потом встаю со скамейки, иду, ложусь рядом с мужем.

Я готова лечь в эту постель.

Вскоре наступает дремота. Как будто после бессонной ночи – тот момент, когда ты сознаешь, отчетливо сознаешь, что проваливаешься в сон. Видишь, как входишь в сонное царство, наблюдаешь, как укладываешься там, как уютно устраиваешься, принимая небытие. Щелочка света сужается – дверь спальни вот-вот закроется.

Разница лишь в том, что прежде всегда был и тот миг ясности, когда вновь пробуждаешься, когда тебя словно затягивает снова в реальность, но больше этого не будет. Мы нашли свое место между тьмой и светом, между бодрствованием и сном. Теперь я это знаю.

Здесь наш путь заканчивается, и это, скажу без затей, облегчение. Сейчас я обязана извиниться за то, что причиняю детям, за то, как это все будет выглядеть, но я объяснилась в письме, которое следует вскрыть, когда все будет кончено. Кое на что адвокаты все-таки могут пригодиться. Все продумано и согласовано, дела приведены в порядок. Черт, да мы, вероятно, даже ускользнем от оплаты счета – огромного, без сомнения – по нашей “Визе”.

Понимаю, это может показаться шокирующим, чудовищным, ужасным, но на самом деле, поверьте, это не так. Давным-давно мы с Джоном установили себе правила, на основе самых простых и повседневных вещей: ипотеки, работы, детей, ссор, болезней, обыденности, времени, страха, боли, дома, любви. Мы сумели построить совместную жизнь и охотно примем вместе то, что наступает после. Вот что я скажу: если уж любовь соединяла нас всю жизнь, почему бы ей не соединить нас как-то и потом, после смерти?

На этой высокой ноте и закончим. У нас были отличные каникулы. Я замечательно провела время. Поверьте же мне: останься мы дома, вышло бы хуже, причем намного раньше. Меня бы подвергли всем унижениям, что имеются в запасе у современной медицины, а изменить это ничего бы не изменило. И наконец отпустили бы домой умирать. И тогда Джона, вопреки его мольбам, отправили бы в дом престарелых. Угасание – на протяжении года, или двух, или даже трех, каждый следующий страшнее предыдущего.

И это был бы печальный конец. Один из нас – без другого. Так бы оно вышло, если бы я не закончила эту историю по-своему. Трудно так сразу в это поверить, но то, что происходит прямо сейчас, – знаете? – это счастливый конец, друзья мои. То, чего мы все хотим, да никогда не получаем.

Не скажу, что именно к этому сводится любовь, но сегодня, для нас двоих, любовь – в этом.

И не вам судить.

Огромная благодарность, уважение и любовь:

Моей жене Рите Симмонс, которая помогала мне в долгий период затишья, давала силы и знание и с которой все это по-прежнему – большая радость.

Моей сестре Сьюзан Саммерли за любовь и поддержку в трудные времена.

Всем друзьям в Детройте, кто вычитывал и помогал, ободрял и выслушивал мое нытье. Тим Тигарден, Кит Мак-Ленон, Джим Дадли, брат Эндрю Браун, Ник Марин (шут гороховый), Донна МакГайр, Бак(лан) Эрик Велтнер, Холли Соршер, Джим Поттер, Расс Тэйлор, Джефф Эдвардс, Дэйв Мичалак и Луис Ресто – спасибо!