впрямь сейчас помогала своей внучке, ничего не ответила. А впереди, за чередой неподвижно висящих над полом фигур, мелькнула вдруг высокая узкая тень. Снова что-то будто толкнуло Пелагею в спину, и она со всех ног бросилась за тенью.

До Олега Платоновича из дома с аркой слухи про брусвяное полнолуние и опасность зеркал не дошли, и он, как обычно, отправился тем вечером в ванную, чтобы поковырять перед сном в зубах. Это был целый умиротворяющий ритуал — заточить бритовкой спичку и ковыряться острым кончиком в старых дуплах и между зубами, пока не закровят десны.

И вот, уже оскалившись перед зеркалом для любимой процедуры, Олег Платонович вдруг увидел по ту сторону заплеванного стекла не себя, а отца своего, Платона Ильича, лет двадцать назад пропавшего без вести в городе Чебоксары.

— Батя… — только и смог вымолвить Олег Платонович и потянулся к отцу пальцем, как Адам к Богу на знаменитой фреске. Но отец, дернув щекой, глянул куда-то себе за плечо и в тот же миг исчез из зеркала. А на его месте возникла и уставилась на Олега Платоновича незнакомая девица, молодая и скуластая, с заплетенными по-старомодному в две косы волосами. Девица смотрела отчаянно, что-то говорила, стучала ладонями по зеркальной глади, но до Олега Платоновича не доносилось ни звука. А потом отраженная лампочка замигала, отраженная ванная комната потемнела и задрожала, будто при землетрясении… и все пропали, и отец, и девица, остался в зеркале только сам Олег Платонович с выпученными глазами и открытым ртом. И лампочка светила ровно, и землетрясения никакого не было, только левая сторона груди у Олега Платоновича болела и так плыло в голове, что он присел на бортик ванны…

Престарелая Дора Михайловна Вейс увидела в зеркале своего покойного мужа, но ни на секунду не поверила, что он, весь изломанный и перекрученный — настоящий. Жена слесаря из ЖЭКа, которого накануне в психушку увезли, тоже увидела что-то такое, от чего всю оставшуюся ночь просидела на кухне при свете и допила мужнину чекушку. А восьмиклассница Саша, которая сама себя называла Алекс и ни в какую брусвяную луну тоже, разумеется, не поверила, увидела в зеркале американского певца Курта Кобейна, который недавно застрелился у себя в Штатах. Певец шлепал губами и манил ее к себе.

И всякий раз повторялось одно и то же: стоило увидевшему — кроме Доры Михайловны, конечно, которая только плюнула и перекрестилась, — так вот, стоило увидевшему в отражении дорогого покойника потянуться к нему, как тот пропадал, зеркало темнело и мутнело, и все в нем как будто ходило ходуном. Иногда вдобавок в отражении возникала девица с двумя косами и принималась беззвучно стучать по стеклу и разевать рот. Дора Михайловна, тоже ее увидевшая, удивилась, до чего девица похожа на одну из младших гадалок, которую она частенько видела во дворе гуляющей с коляской.

Долго бежала Пелагея по зеркальному коридору за Ряженым и много видела неподвижно висящих в зыбком светлом пространстве людей, в основном, по счастью, незнакомых. Глаза у них были раскрыты так широко и удивленно, точно они до самой последней секунды не верили, что с ними, взрослыми трезвомыслящими гражданами, может такое случиться. «Насколько же давно он вот так людей к себе утаскивает? — думала Пелагея. — И что он с ними делает потом?..»

И тут впереди возникло большое окно — изнутри коридора зеркала казались окнами, за которыми маячили людские жилища, обшарпанные ванные, комнаты с геранью и тюлем на окнах, сумрачные коридоры, манившие Пелагею своим бесхитростным, обжитым уютом.

А у большого зеркала-окна уже вертелся Ряженый, ловко менял облик, натягивал на себя шкуру очередного покойника. Пелагея решила в этот раз подкрасться не спеша, потихоньку, чтобы не спугнуть его — всякий раз, когда она настигала Ряженого, он замечал ее и сразу убегал. Только в первый раз он схватил ее, поднял вверх и разжал лапы — а Пелагея грохнулась на зеркальный пол, если это был пол, потерла ушибленные места и кинулась на Ряженого с кулаками. Тут-то он бросился наутек.

А Пелагея почему-то была уверена, что незримо присутствующей рядом бабушке нужно, чтобы он оставался на месте…

Неопределенного возраста мужик Владимир, больше известный в нашем дворе среди любителей сообразить на троих как Вовка-Лось, обитал в одной из комнат коммунального барака с подругой Анжелкой — по сути, женой, нерасписанные просто жили, — и маленьким сыном, которого тоже звали Вовкой. В комнате им втроем было тесно и неудобно, особенно много места занимало абсолютно, по мнению Лося, бесполезное старинное зеркало, Анжелкино наследство от бабушки, которая квартиру и деньги отписала тем, кто посообразительнее оказался и сумел вовремя подсуетиться, а внучке, которая в коммуналке, между прочим, ютится, с дитем, — пожалуйте зеркало в резной дубовой раме. Незаменимая в коммунальном быту вещь. Анжелка зеркало выкинуть не давала, говорила, особенно выпивши, что это дорогущая старинная штука, антиквариат, и когда-нибудь они его продадут и озолотятся.

— Так продай! — говорил Лось, но Анжелка только глаза закатывала — ничего он, мол, не понимает.

Так вот каково же было удивление Лося, когда он при свете ночника Вовки-младшего увидел в этом бестолковом антиквариате своего закадычного друга, самого надежного человека на планете Земля, настоящего мужика — короче, Женьку Попика, которого пару лет назад пырнули ножом в драке.

Вовка поднялся с матраса и пошел, как завороженный, к зеркалу. Не заметил в полутьме табуретку, уронил, замычала во сне Анжелка — она, кажется, опять беременная была. Проснулся Вовка-младший и тоже увидел Попика в зеркале — дядя Женя часто угощал его леденцами монпансье из жестяной коробочки и катал на плечах.

— Здрасьте, дядя Женя! — радостно выпалил Вовка-младший и поспешил к зеркалу.

Пелагея, подкравшись к Ряженому со спины почти вплотную, почувствовала особенно сильный запах кофе с перцем и поняла, что это, наверное, знак для нее. Она прыгнула на Ряженого, обвила его руками и стиснула изо всех сил как будто бескостное тело. Ряженый завертелся на месте, издавая все тот же отчаянный и омерзительный визг забиваемой свиньи. Замигал свет, по стенам пронеслись оранжевые отблески, что-то хлопнуло — и пространство вокруг как будто изменилось. Ряженый сдулся наполовину, как шарик, и выскользнул из рук Пелагеи. Бросился было на нее, но Пелагея, ни шагу назад не сделав, закрылась скрещенными руками:

— Сгинь-рассыпься!

Ряженый отскочил — и врезался в стену. Завыл, метнулся в другую сторону — и врезался снова.

И тут