большего, собственно, и не требовалось. Красота — это само по себе высказывание, она глубже и выразительнее слов. Ее потому словами и не опишешь.

Говорю это, глядя на зачеркнутые строки. Три жирных креста на описании внешности сестер.

Светлые волнистые волосы. Ну, допустим. Серые глаза, чуть припухшие губы — северный такой тип. Кожа — нежная, ее хочется касаться тыльной стороной ладони. Что, спрашивается, в этом особенного, тем более на Севере? И какой юной кожи не хочется касаться?

Дело ведь — в удивительной гармонии черт, которую никак не передашь. Гармонии покоя и движения, когда всё радует: улыбка, удивление, раздражение. Особенно — забота:

— У тебя воротник расстегнут — простудишься.

Пальцы Дины ловко застегивают пуговицу на Исидоровом пальто. Влажный взгляд Чагина. Он хочет что-то сказать, но голос его не слушается.

Точно ли рядом с ним Дина?

Какое это имеет значение… Я вступил на зыбкую почву, взрастившую — нет, не орхидеи — мое чувство к ним. В один прекрасный день мне стало ясно, что я влюбился в обеих сестер одновременно.

Спросил как-то у Исидора, в скольких сестер влюбился он. Говорит, что в одну — Дину. Не может только отличить ее от Тины…

История любви двух пар примечательна.

Я и Тина. Исидор и Дина.

Я спрашивал себя: почему со мной именно Тина? Не мог сказать, что она нравилась мне больше Дины — хотя бы потому, что я не всегда уверенно их различал. Честный ответ состоял в том, что должен же был я кого-нибудь выбрать.

Гораздо интереснее звучит вопрос в отношении Исидора. Как он вообще вписался в этот любовный квадрат?

Была ли любовь родом инфекции, перекинувшейся от меня на обеих девушек и даже Чагина? Двусмысленное сравнение, но именно оно приходит в голову. Игнорируя нежелательные смыслы, отважусь утверждать: да, всех заразил я.

Важно чье-то ускоренное сердцебиение. Оно приводит к тому, что сердца окружающих начинают биться быстрее и входят с его сердцем в резонанс.

Три коротких удара — три длинных — три коротких. Призыв о спасении, которого уже никто не хотел. Сердца четырех звучали в едином бешеном ритме.

Но тут возникло препятствие — Кукушкин.

Его выводило из себя, что конспирация больше не соблюдалась. Он попытался было оказать на сестер давление, но с ним я разобрался очень легко.

— Если бы вы могли, — сказал я фокуснику, — то заперли бы бедных девушек в ящике навсегда. Но время карабасов безвозвратно прошло. Есть, в конце концов, профсоюзная организация, в которую сёстры могут обратиться. Вы этого хотите?

Нет, этого Кукушкин не хотел.

— Я бы просил, — вид у него при этом был совсем не злодейский, — чтобы Барковские как можно реже появлялись вместе.

Прогресс здесь выражался в слове просил. Ну, и в интонации, само собой.

— Это не представляется возможным, — развивал я наступление. — Разлучение близнецов ведет к необратимым психическим последствиям.

До последствий дело не дошло, ведь время от времени Тину и Дину мы с Чагиным куда-то приглашали. Например, в театр (на концерт). Или на ужин. При этом ужин чаще всего следовал за театром, так что в один вечер мы имели возможность показаться на публике дважды.

И никогда близнецы не были разделены. И наши с ними выходы в свет имели резонанс. Это привело к тому, что номер Кукушкина действительно потерял свой смысл.

* * *

Как сказал в нашем с Исидором присутствии кто-то из знакомых, дело запахло бракосочетанием (с Галиной к тому времени я уже развелся). Сочетание придавало всему слову волнующий, почти интимный смысл.

Есть ли у бракосочетания какой-то специфический запах? Постели, например, или, там, кухни? Для человека с ярко выраженным предметным мышлением, каким являлся Чагин, такое высказывание было более чем странным. Исидор немедленно оглянулся на сказавшего, но промолчал.

На следующий день, помявшись, спросил меня, как я оцениваю мнение знакомого. Я посоветовал Исидору не придираться к словам. Если область обоняния кажется ему несоответствующей, можно использовать зрительный образ. Например: брак замаячил.

На этот раз, однако, вопрос моего друга относился не к форме высказывания, а к его сути. Действительно ли браком запахло или, если угодно, в самом ли деле он замаячил?

Разговор казался мне преждевременным, но, раз уж он возник, я осторожно подтвердил, что — да, запахло, и — да, замаячил.

Женитьба на Тине была для меня делом решенным, но, не желая разлучить близнецов, я мечтал и о соединении Чагина с Диной.

Моя осторожность в беседе была вызвана опасением, что ранний разговор способен всё разрушить: из глубин моего подсознания медленно всплыла картинка землетрясения (влияние Чагина?). Решение Исидора должно было, по моему мнению, вызреть (перед мысленным моим взором заколосилась пшеница).

Какова же была моя радость, когда вслед за моим ответом лицо собеседника — не могу найти другого слова — озарилось улыбкой. Его лицо излучало согласие. Так улыбаются только перед бракосочетанием.

Оставалось лишь решить несколько технических проблем. Одна из важнейших состояла в том, что мы с Чагиным по-прежнему путали своих возлюбленных. Особенно — он, который и неблизнецов-то мог узнать не всегда.

Память Исидора была, по сути, фотографической. Как пишет в своей книге Спицын, для узнавания лица его подопечному требовалось повторение выражения и освещения — а в жизни, согласитесь, это бывает нечасто.

Что же касается сестер Барковских, то сходство их было абсолютным. Это кажется невозможным, поскольку помимо внешних данных существуют, скажем, голос и походка, которые обычно индивидуальны. Имеется, наконец, то, что торжественно называют внутренним миром. Который у каждого — свой.

Уникальность нашей ситуации состояла в том, что и голос, и походка девушек тоже были одинаковы. Из короткого списка различий оставался тот самый внутренний мир…

Я пишу это спустя десятилетия — и пытаюсь подыскивать слова. Так, чтобы никого не обидеть, но и не погрешить, что ли, против истины. Я, вообще говоря, не уверен, что внутренний мир Тины и Дины… Нет, лучше так: даже в этой области они были неотличимы.

И все-таки имелась одна примета, по которой сестер можно было распознать: крошечная родинка у левого уголка рта Дины. Что-то вроде ответа в конце задачника. Этот ответ, однако, тщательно вымарывался: стремление к идеальному подобию заставляло Дину родинку запудривать.

Если меня не подводит память, последние выступления сестер с Кукушкиным обходились без пудры. В ней просто не было необходимости: тогда детали фокуса в городе знали, пожалуй, все. Тем, кто не знал, рассказывали. Предупреждали, на что обратить особое внимание.

Происходившее на сцене уже и не было в строгом смысле фокусом —