на него смотрели как на красивое представление. Ни фокусник, ни близнецы больше не пытались удивить бегством из ящика.

Удивляли вдохновенной игрой.

За месяцы выступлений Кукушкин вырос в первоклассного, просто-таки роскошного злодея. Он уже не говорил — рычал, по сцене ходил, раскачиваясь, а руки его напоминали снегоуборочную машину. Сбежать от такого, по словам Николая Петровича, мог бы разве что агент спецслужб. И то (подмигивал он Чагину) — по крыше.

Но лужские девочки — сбегали, и делали это уверенно и элегантно. Нужно сказать, что систематическое освобождение из ящика научило их замечательно держаться на сцене.

Пришел, однако, день, когда номер был закрыт. Последнее бегство красавицы от чудовища отмечали в «Европейской». Впятером: две влюбленные пары и Кукушкин.

Несмотря на прощание с ящиком, фокусник был в приподнятом настроении. Я бы даже сказал, основательно приподнятом. Чувствовалось, что это был не первый стол, за которым Кукушкин сегодня сидит.

Он выпил, не дожидаясь остальных, и тут же налил себе новую стопку. Встал и оглядел собравшихся.

— Выступления с фокусом мое имя прославили… В то же время артист — настоящий артист! — не может почивать на лаврах. Он должен расти!

Расплескивая водку, рука Кукушкина взметнулась вверх.

У него есть уже несколько предложений сыграть чудовище…

А сейчас он репетирует в Театре оперетты питекантропа, который опережает своих современников в развитии. Коля — так зовут героя — играет на гармошке, но наталкивается на абсолютное непонимание своей среды. Его среда безнадежно глуха к музыке.

За спиной Кукушкина, подчеркнуто терпеливы, стоят два официанта. Возможно, эта история видится им недостаточно европейской. Рассказчик предпочитает не обращать на них внимания.

Пытаясь остановить прогресс, воинствующие питекантропы разбивают Колин инструмент. Так столкновение эпох проходит через отдельно взятую жизнь и становится личной драмой. Именно о ней Коля поет в своей заключительной арии.

— Вы слыхали, как поют питекантропы? — спросил Кукушкин.

Ресторан притих.

Не дожидаясь ответа, Кукушкин запел речитативом:

Жаль, гармонь моя разбита —

Рассказала вам тальянка б,

Как в тисках палеолита

Гибнет Коля-питекантроп.

Зал взорвался аплодисментами.

Официанты выводили исполнителя под руки, потому что идти самостоятельно он уже не мог.

На улице мы посадили его в такси, и, пока «Волга» с шашечками не свернула на Невский, из окна неутомимо махала его рука. Кукушкин как бы прощался с экзотической, уже им отыгранной ролью и ехал навстречу новой, не менее экзотической.

Тина и Дина махали в ответ. На этот раз они выбрались из ящика окончательно.

* * *

Как произошла та странная история, которая в очередной раз изменила жизнь Чагина? Которая начиналась как шутка.

Шутка — это кривое зеркало реальности. Иначе говоря — реальность, какой она не может быть. Но иногда такое зеркало перестает восприниматься как кривое. Жизнь начинает всё путать, и то, что задумывалось как шутка, развивается самым серьезным образом. Так случилось в истории с нашими девочками.

В чью именно голову пришла эта идея? Наша с Исидором неспособность различать сестер без родинки столько раз обсуждалась нами всеми, что, может быть, и в мою. Допускаю, что мысль эту высказывали неоднократно. Пытаюсь вспомнить — и не могу. Не оттого ли, что человеку свойственно забывать то, о чем он не хочет помнить?

Так вот, родинка. Если раньше она неизменно исчезала (у Дины), то теперь появилась (у Тины). Проще говоря, Тина нарисовала себе родинку.

Нарисовала, и ладно — такой пустяк. Невинный розыгрыш. Ведь в том или ином виде прежде это уже бывало.

Всё дело оказалось не в родинке, а в дне, когда она была нарисована. В этот день Исидор решился на объяснение.

Даже сейчас, когда я знаю окончание этой истории, не могу в нее до конца поверить. Она кажется мне цепью случайностей, которые не могут, не должны определять ход жизни. Иначе опыт становится довольно-таки бессмысленным багажом. Чему он учил бы в данном случае? Тому, что родинки надо рисовать вовремя?

И существует, в конце концов, логика развития событий. Получается, что случайность ее отменяет.

А вдруг — всё наоборот? Случайность не отменяет опыт и основанную на нем логику, а просто сводит их к точке. Спрессовывает, но не уничтожает.

Всё началось с того, что Исидор предложил Дине встретиться на Невском у кинотеатра «Октябрь».

Обычно всюду мы ходили вчетвером, в том числе — в кино, и девушек это удивило. Может быть, удивление и послужило толчком к шутке, мысль о которой, повторяю, посещала нас и прежде. Не исключаю также, что это был стихийный протест против разлучения близнецов.

Как бы то ни было, в тот день Тина нарисовала себе родинку и отправилась на встречу с Исидором. В качестве Дины. С ее, разумеется, согласия — иначе и быть не могло.

О том, как прошла эта встреча, я знаю в подробностях — обо всём мне рассказала сама Тина.

Не было только одной подробности: что за фильм смотрели в тот вечер Тина и Исидор — они ведь действительно пошли в кино.

Я пытался добиться от Тины ответа на этот вопрос. Но — безуспешно. Мне было важно понять, значил ли что-то для Исидора выбор фильма. Готовился ли он к чему-то, предвидел ли?

Я помнил, что кинотеатр «Октябрь» находился недалеко от его дома, но это меня никуда не вело. С трудом представляю себе, что Чагин нацелился после фильма кратчайшим путем отправиться домой.

За выбором Исидора мне хотелось видеть какой-то смысл. Я допускал, что так он хотел начать рассказ о Шлимановском кружке.

Или, чего доброго, о работе в Британской библиотеке — тогда эту историю он уже знал от Николая Ивановича. Чего не сделаешь, чтобы произвести сильное впечатление…

— Может, вы смотрели «Свой среди чужих, чужой среди своих»? — терзал я бедную Тину.

— Нет, не то…

— «Романс о влюбленных»?

— Этот фильм я знаю. Я бы его запомнила.

В тот год вышла и картина «Как добра молодца женили», но о ней я Тину даже не спросил.

Не без смущения она рассказала, как Исидор взял ее ладонь и с неестественной сосредоточенностью смотрел на экран.

— И что, это помешало тебе запомнить фильм?

— Представь себе. Он водил по моей ладони большим пальцем. Очень, между прочим, нежно.

— Всё равно не понимаю, как это могло сказаться на твоей памяти.

— Потому что ты так никогда не поступал. По крайней мере, в кино.

А потом Исидор наклонился к уху Тины и стал шепотом рассказывать ей историю своей жизни. Они сидели в последнем ряду, людей