Дал мне возможность убедиться в этом самой.

Я, наверное, привыкла к боли. За это время срослась с ней кожей. И когда часы на стене отмеряли равнодушный бег времени, с каждой секундой я понимала, что Руслан не придет. Разочарование, как маленькие капли серной кислоты, убивало надежду. Оно разъедало мне душу с каждой минутой все глубже и глубже, сквозь туман слёз я смотрела на проклятые стрелки, понимая, что никакого разговора не будет, и всё, что говорил мне Руслан, было сказано взвешенно и обдуманно. Он от меня отказался. Отпустил… как выразился Савелий в ту ночь, когда вернули детей. Нет, я не заплакала. Только пол снова начал качаться под ногами, но я не стану больше падать. Я и так на самом дне. Дальше падать уже некуда. Только выбираться наверх… даже когда больно. Стиснуть зубы и выбираться. Я так просто не сдамся. Слишком от многого отказалась, слишком много границ перешагнула и сломала в себе все принципы и запреты, чтобы сейчас молчаливо и покорно смириться с его решениями.

Я не хотела верить. Какое-то проклятое дежа-вю. Снова не верить в очевидное и бороться с собой. Воевать насмерть. Рассудок и сердце. Опыт и надежда. Возраст и женская наивность. Всё, что говорил Руслан, не могло быть правдой. Если с Лариской так… значит, и все остальное блеф. Ведь он не мог на самом деле оттолкнуть меня, разорвать «нас» на два куска и оставить каждый истекать кровью? Он не мог так поступить со мной и с собой… Или мог? Мог. Это же Царев. Он все может, если так решил. Может закопать «нас» живыми, чтобы каждый по отдельности имел шансы на жизнь. Только для меня это не будет жизнью. Неужели он не понимает этого? Не понимает, что я люблю его. Безумно, дико, одержимо. Люблю так, как любят последний раз в жизни – со всем отчаянием, со всей первобытной яростной страстью. Я же не смогу одна. Не смогу ни с кем другим. И я не сдамся. В этот раз не будет так, как он решил.

За мной пришли через пятнадцать минут и сообщили, что заключенный отказался от свидания. Я зажмурилась, стараясь унять головокружение, и снова открыла глаза, медленно вдыхая и выдыхая. Молодой офицер прятал взгляд, не смотрел мне в глаза, а я чувствовала, как меня выворачивает наизнанку. Пусть не смеет меня жалеть. Я сунула ему в руки пакет с едой и сигаретами, сказала передать Руслану. Он только кивнул, попросил следовать за ним и провел меня обратно наружу.

К машине я пошла уверенным шагом, и когда села рядом с Графом, тот тут же повернул ключ в зажигании. Он словно не сомневался, что я выйду намного раньше.

– Вы знали, да? – спросила очень тихо, даже сама себя едва слышала.

– Разве это имеет значение? Или вы отказались бы от свидания, если бы я сказал вам, что думаю по этому поводу?

– Не отказалась бы, – твердо ответила я и почувствовала, как дерет в горле от невыплаканных слез. Неужели у меня еще они остались за это время? А может, и нет. В глазах так сухо, как песок насыпали, и виски разрывает от тупой и монотонной пульсации.

– Вы можете лететь в Валенсию. Мы организуем сопровождение и охрану. Руслан сказал, что, скорей всего, вы захотите уехать.

– Он ошибся. Я никуда не полечу. Мы все останемся здесь и будем его ждать.

– Неизвестно, сколько придется ждать.

– Мы будем ждать сколько угодно. Я буду.

Почувствовала, что он повернулся ко мне, но продолжала упрямо смотреть на дорогу.

– Это ваше решение, а мы поддержим любое.

Как ни странно, но я почти успокоилась, когда произнесла это вслух. Да! Мы будем его ждать. Этого проклятого упрямца. Надо будет – и десять, и пятнадцать лет подождем. Хотя это звучит как приговор. Через десять лет… пятнадцать… От прежней меня уже вряд ли что-то останется. Не хочу об этом думать. Не хочу и не буду.

– Мам!

– Да, – голос сына ворвался в мысли и выдернул из воспоминаний, я посмотрела на Ваню через зеркало и снова на дорогу.

– А папа зачем вчера приезжал?

– Поговорить. Как всегда. Ты же знаешь своего папу. У него вечно какие-то новые и грандиозные планы.

– Просил тебя вернуться к нему, да?

Я потянулась за бутылкой с минералкой и кинула её на заднее сиденье.

– Забыла отдать. Как ты любишь – слегка газированная.

– Мам, тебе не нужно менять тему. Я знаю, что ты не вернешься к отцу. И я бы не хотел этого.

Я бросила быстрый взгляд на спящую Русю и снова посмотрела на Ваню.

– Не хотел бы?

– Ты бы была с ним несчастной. Ты его не любишь. Ты Руслана любишь. Нельзя жить с кем-то одним, а любить другого – ничего не получится.

– Это кто тебе такое рассказал?

Я усмехнулась, сворачивая к дому Савелия.

– Тетя Фаина. Мы вчера с ней на кухне сидели, пока она пекла пирожные для деда Савелия.

– Савелия Антиповича, Ваня.

– А он сказал, чтоб я его дедом Савелием называл.

– Не кричи – Русю разбудишь, и она отберет у тебя планшет, когда мы поднимемся домой.

– А Руслан когда-нибудь вернется, мам?

Больно стало всего лишь на секунду, но очень ощутимо. Настолько ощутимо, что я не сразу выдохнула.

– Обязательно вернется. А ты бы хотел, чтобы он вернулся?

– Я хочу, чтоб ты снова улыбалась, мама… Ты будешь улыбаться, только когда он вернется. Я точно знаю.

– А ты сам? Ты бы хотел, чтобы он вернулся?

– Да. Очень хотел бы. Конечно… папа бы этого не понял… но я Руслана тоже люблю.

Я долго смотрела на нераспечатанный конверт и, открыв ящик стола, положила поверх тридцати других… Тридцать первое, присланное им обратно. Несколько недель туда и обратно. Недель ожидания, надежды и молчаливого упрямства. Он их даже не открывает, тут же шлет назад, а я с такой же настойчивостью пишу ему следующее. Пишу медленно, смакуя каждое слово, каждую фразу и предложение.

Я общаюсь с ним. И пусть это не диалог, а монолог, но как говорят – мы должны слышать то, что нам так и не сказали, и только тогда мы обретем истину. Читая между строк, впитывая с паузами, прислушиваясь к тишине. Ведь далеко не всё можно описать словами. Молчание зачастую красноречивее любых слов. Его молчание. Я слишком хорошо знала адресата, чтобы не сомневаться – это молчание оглушительней крика. Иногда я даже боялась, что ответит. Напишет жестокое: «оставь меня в покое», или «я не люблю тебя, не жди, не верь, не надейся». Если кто-то мог увидеть в этом молчании пренебрежение и презрение – я видела отчаяние и дикую силу воли, которую пыталась сломать своей настойчивостью и сломаю. Когда-нибудь эта стена падет под натиском моих ударов. Я буду биться об эту стену до крови, синяков и ссадин. Вода точит камень, и это правда. Только время покажет, что я не сдалась. Только оно истончает эту преграду и сокращает пропасть. Не наоборот, как мог бы кто-то подумать. Из сил выбиваются не в начале пути, а в самом конце, когда уже нет надежды на второе дыхание, и именно тогда мы ближе всего к нашей цели. Мне слишком тяжело сейчас, только потому что я близко. Я готова к тому, что станет еще тяжелее и больнее. Готова ко всему.