«Он сумасшедший, – подумала Женя, часто, неровно дыша и прижимая ладони к груди, чтобы скрыть от Верьгиза, как колотится ее сердце. – Он ненормальный!»

И снова проплыли перед глазами строчки из дневника Евгении Всеславской: «Я не верила ни ушам, ни глазам. Мне приходилось напоминать себе, что это всего лишь сон, каким бы реальным он ни казался».

«Может быть, и мне все это снится?» – с надеждой подумала Женя, украдкой ущипнув себя за руку. Но занавешенное прядями тяжелых черных волос лицо Верьгиза никуда не делось.

– Ты не понимаешь, конечно, – усмехнулся Верьгиз. – Тебе, наверное, кажется, что все это странный и страшный сон! Но это не сон. Я тебе обо всем расскажу и буду с тобой совершенно откровенным. Меня иногда спрашивают, почему я остаюсь в этой глухомани – с моими-то способностями! Я живу здесь из-за этого старого кладбища, где похоронены мои далекие предки и куда я могу с легкостью призвать мою мать. К сожалению, я не знаю, где ее могила. Вернее, этой могилы просто нет. Когда моя мать была убита серебряной пулей, от нее ничего не осталось. Ну так вот, на кладбище происходит постоянная подпитка моих магических способностей. Без этого они довольно быстро иссякли бы. Ведь моя кровь разжижена кровью моего отца – самого обыкновенного человека, – он бросил на Женю лукавый взгляд из-под тяжелых прядей. – Твоя кровь – тоже, но это не так важно, потому что ты родилась в семье потомственных колдунов. Мать поведала мне, что твои прадед и прабабка были такими величинами, с которыми мало кто мог сравниться! И если бы кровь твоей матери не была осквернена кровью обычной женщины, твоей бабки, а твою кровь не разбавила бы кровь твоего отца, – ты тоже стала бы могущественной ведьмой. А вот моя мать родилась от союза двух колдунов, хоть моя бабка и не вполне осознавала свою силу. Впрочем, пока она жила здесь, она обладала выдающимися способностями, но, уехав и порвав связь с родными могилами, изрядно порастеряла их.

Женя чувствовала, что от этой многословной речи у нее начинает кружиться голова. То, что говорил Верьгиз, было нереально, было страшно, но она чувствовала, что самое страшное еще впереди.

– А с другой стороны, – продолжал Верьгиз, – если бы моя бабка отсюда не уехала, она не встретила бы моего деда, который, как я тебе уже говорил, одолел всех своих врагов. Правда, для этого ему приходилось убивать первых попавшихся людей, чтобы напитаться их кровью и энергией. Но когда ты полежишь на дне реки, ты получишь такие знания, такие силы, такое могущество, что наш ребенок будет зачат от двух полноценных колдунов. Моя мать говорила, что он будет поистине могучим магом!

Женя покачнулась.

– После того как ты проведешь ночь на дне Лейне, я взойду на твое ложе и овладею тобой трижды, – продолжал Верьгиз. – Третье извержение наполнит твое лоно именно тем семенем, которое и оплодотворит тебя и даст мне столь желанного потомка.

Женя снова покачнулась…

– Не смотри на меня с таким ужасом, – вкрадчиво промолвил Верьгиз. – Еще ни одна женщина меня не отвергала. Уверен, что и тебе я придусь по сердцу – и по телу. Взгляни на меня!

Он шагнул ближе, откинул волосы назад. Женя посмотрела в его большие черные глаза – и ноги ее подкосились, голова запрокинулась. Она упала бы, если бы Верьгиз не подхватил ее.

Из дневника Евгении Всеславской, 1875 год

Мы продвигались очень медленно, потому что тряска повозки, пусть даже и рессорной, причиняла мне ужасную боль. Путешествие это было мучительным для всех, и, думаю, Надя не раз пожалела, что отважилась меня сопровождать: уж больно грустной и унылой она выглядела! Я иногда заводила с нею разговор о возвращении, уверяя, что мы бы нашли для нее повозку в одной из деревень, через которые проезжали, что я к ней никакого зла не питаю и не обижусь, если она вернется, она должна думать о своем здоровье, а не о моем, но она каждый раз отказывалась от моих предложений. Однажды, когда я начала особенно настаивать, Надя разрыдалась и призналась мне, что у нее тоже есть надежда на помощь Саровского праведника, потому что, хоть она была замужем уже год, ей никак не удавалось зачать. Вернее, выносить младенца.

Я сначала ужасно краснела, услышав такие слова… Не то чтобы я думала, что детей в капусте находят, но в первый раз со мной так откровенно разговаривали о том, что происходит между мужчиной и женщиной, между мужем и женой! Я слушала Надю, мотала все это на ус, а сама робко думала: испытаю ли я это когда-нибудь?.. Любовь, страсть… Или это все не для меня, убогой?

А Надя рада была выговориться! Может быть, она думала, что мне легче станет, если я узнаю, что не я одна несчастна, что и у нее есть свои беды и горести? Не знаю, что она думала, но мне легче от ее бед не становилось, я просто слушала и ужасно Надю жалела!

Оказывается, у нее уже случились два выкидыша на самом небольшом сроке, и выкидыши эти они с ее матушкой тщательно скрывали от всех, даже от Степана Артемьева, Надиного мужа. Надя, бедняжка, была в него безумно влюблена и не перенесла бы его к ней охлаждения, которое непременно случилось бы, если бы он узнал об этих выкидышах. Впрочем, муж ее, возможно, пожалел бы, но свекровь, конечно, загрызла бы насмерть и ее, и Степана, который своей матери страшно боялся.

Я тогда подумала: хорошо, если бы ко мне посватался какой-нибудь сирота… А впрочем, тут же назвала себя дурищей, потому что пока мечтать хоть о каком-нибудь муже мне было просто смешно.

И тут я впервые задумалась о том, что будет, если Саровский праведник не сможет мне помочь. Но одна мысль о том, что я так и не поднимусь никогда, что буду лежать бревно бревном, ударила меня в сердце, словно кинжалом, и я залилась слезами.

Надя, конечно, не знала, что плачу я о себе: она принялась уговаривать меня успокоиться, ругала себя, что так меня расстроила, и кончилось тем, что это мне пришлось ее утешать.

– Конечно, праведный старец тебе поможет! – твердила я, сама не зная, ей или себе.

После того как Надя открыла мне свою тайну, мы с ней стали еще ближе. И когда мы останавливались на ночлег, она ложилась рядом с моей постелью, а то и в ту же постель, если не было в избе места. И я, лежа без сна (а спала я, мучимая тяжелыми мыслями, очень плохо!), часто видела Надины открытые и устремленные в темноту глаза, слышала ее с трудом сдерживаемые всхлипывания.

Иногда, не в силах сдержать рыданий, она вставала и выходила из избы. И так мы сделались с ней близки, что иногда неким духовным зрением я следовала за ней, видела, как она плачет, съежившись на ступеньках крылечка, или стоит у ворот, глядя в сторону Сарова с тревожной, мучительной надеждой, или бесцельно бродит по двору, а то и до деревенской околицы доходит, ломая руки в отчаянии, а потом, смыв у кадки с водой следы слез с лица, возвращается в избу и ложится рядом со мной, которая притворялась спящей, чтобы не тревожить подругу.

Честно признаюсь: не завидовала я Надиной свадьбе, но этим ночным ее блужданиям завидовала отчаянно, завидовала тому, что у нее есть возможность двигаться, ходить, умываться из кадки… Может быть, потому я могла следовать за ней мысленно, видеть все ее ночные передвижения, чувствовать то, что в это время чувствовала она, плакать ее слезами и преисполняться ее надеждой так же пылко, как своей.