Старец тяжко вздохнул, подошёл к Семёну и погладил его по голове:

– Пути Господни неисповедимы. А мы… а мы обязаны жить в мире и молить Господа о спасении страны нашей. Что невозможно человеку, то возможно Богу, ибо не оставить Он народ наш жидам на поругание.

Сибирский казак Семён Сидоров много повидал на своём веку. Бывал и в сражениях, и в походах. Много встречал бродяг, родства не помнящих, но вот такого никогда не видывал. Этот монах, появившийся неизвестно откуда, был особенный. Его редкие умственные качества вызывали уважение не только у казака. Многие жители дальних деревень уже приходили в станицу Белоярскую, чтобы только посмотреть на старца, послушать его речи.

А жил он скромно. В красном углу под иконами были сколочены две лавки и поставлен стол, на котором стоял самовар для гостей. Ближе к дверям, возле стены, стоял деревянный лежак, застеленный рядном, а меж лежанкой и дверьми была сложена небольшая печка, но для такой маленькой кельи-избушки тепла от неё хватало.

Костюм старца в неприхотливой жизни ничуть не отличался от убранства в избушке. Он одевал обычно грубую холщовую рубаху, подпоясанную жиденьким ремешком, такие же штаны и обыкновенные кожаные туфли без шнурков. Иногда поверх рубахи одевался длинный тёмно-синий суконный халат, а зимой обязательной одёжкой служила долгополая сибирская доха.

Фёдор Кузьмич отличался аккуратностью, одежда его была всегда чистой, и в жилище своём он не выносил никакого беспорядка. У себя в избушке он принимал всех, приходящих к нему за советами, и редко кому отказывал в приёме. «Отказниками» обычно были люди неопрятные или в грязной, давно не стиранной одежде. Таких он сразу же посылал на речку и давал кусочек мыла. Мало кому из крестьян хотелось быть принародно опозоренным, поэтому к старцу все шли, будто в церковь.

Но однажды и у него случился казус. К числу посетивших старца Фёдора Кузьмича причислен был владыка Макарий, епископ Томский и Барнаульский. А вторым из именитых гостей решил стать владыка Афанасий, епископ Иркутский, который подкатил к избушке старца в коляске, запряжённой парой рысаков. На козлах, исполняя обязанность кучера, слуги и охранника сидел отставной солдат гвардейского Семёновского полка Оленьев.

Фёдор Кузьмич, как обычно, вышел на крыльцо, чтобы встретить гостей. В это время владыка Афанасий как раз подходил к крыльцу, но был напуган криком своего кучера:

– Это же царь! Это царь наш, батюшка Александр Павлович! – с этим криком отставной солдат кинулся к избушке и даже оттолкнул могутным плечом епископа. Подлетев к крыльцу, Оленьев вытянулся во фрунт и отдал хозяину кельи честь по-военному:

– Служу Царю и Отечеству!

Фёдор Кузьмич отшатнулся в сторону, но не упал. Затем, оправившись, он в упор посмотрел на отставного и произнёс:

– Мне не следует воздавать воинские почести. Я бродяга. Тебя за это возьмут в острог до конца дней своих.

С этими словами старец повернулся, вошёл в келью и закрыл за собой дверь. Сколько ни стучал епископ Иркутский, ничего не получилось. Так и пришлось ему в этот раз уехать ни с чем.

На следующий день старец вышел к народу, как ни в чём не бывало, и приветливо улыбнулся одной из деревенских почитательниц, которая стояла возле крыльца, держа в руках большой пирог, испечённый крестьянкой специально для старца.

– Фёдор Кузьмич, – обратилась к нему женщина. – Я вот пирог с нельмой для тебя испекла, только боюсь, будешь ли кушать?

– Отчего же не буду? – спросил старец. – Я вовсе не такой постник, за кого ты меня принимаешь. Я только жирного и сладкого не ем, но всегда радуюсь тому, что Господь посылает.

Он принял из рук женщины завёрнутый в холстину пирог, а та, осмелев, но понизив голос, чтобы остальные не слышали, прошептала:

– Я ж хотела за благословеньем к тебе, батюшка!

– Ох, да не батюшка я, – отмахнулся Фёдор Кузьмич. – Но знаю, с чем пожаловала. Ребёночка хочешь?

– Хочу, батюшка, вот те крест! – женщина принялась усердно креститься. – Только Господь не даёт нам с мужем наследника.

– Не так всё! Не так! – воскликнул Фёдор Кузьмич. – А ну-ка ступай за мной.

Он прошёл к себе в келью, а селянка робко пошла за ним. В избушке старец принялся шарить по полкам, где у него в туесках и склянках хранились травы и отвары. Выбрав одну из склянок, он протянул её женщине:

– В воскресенье сходите с мужем в церковь, исповедуйтесь, причаститесь, а придёте домой, выпейте этого взвару. А дальше сами знаете, что делать надо. И будет у вас наследник. Через год будет. А как же иначе?

Если бы все были такими вот посетителями, Фёдор Кузьмич, верно, радовался бы за русский народ. Но явился как-то к нему митрополит Иркутский Тихон и принялся выяснять: не от дьявола ли знания старца в лечебных травах? Не бесовской ли силой изгоняет он бесовские болезни? И почему старец живёт без покаяния и причастия?

Фёдор Кузьмич сперва улыбнулся – ведь такие же обвинения саддукеи предъявляли Христу Спасителю. Однако владыке нужен был обстоятельный ответ. Это старец и сделал. Он рассказал митрополиту, что на исповедь и причастие ездит раз в месяц, а исповедует его настоятель кладбищенской церкви в Красноярске. Митрополит на этом успокоился и вместе со своим келейником Антоном отъехал восвояси.

Старец проводил их, но когда вернулся в избушку, в Красном углу не оказалось иконы Казанской Богородицы. Взять образ Божьей Матери никто не мог. Разве что келейник иркутского владыки. Но ничего не поделаешь. Старец загрустил и в этот день из кельи не выходил. А на другой день коляска митрополита Тихона снова подкатила к избушке старца. Владыка вышел из неё, ухватив за шиворот своего келейника, и размашистым шагом отправился в келью Фёдора Кузьмича, волоча за собой келейника.

Прямо с порога владыка огласил келью не совсем священническими выражениями в адрес своего келейника:

– Ты, Фёдор Кузьмич, прости за недогляд, но вчерась у моего бывшего келейника оказалась редкая икона Богоматери с одиннадцатью драгоценными каменьями по ковчегу. Говорит, что икону-де ему кто-то из прихожан подарил, а кто не помнит. Но этот образ Девы Марии я у тебя видывал. Твоя ли это икона?

Митрополит положил на стол икону Богородицы и уставился на Фёдора Кузьмича, ожидая ответа. Тот долго молчал. Потом перекрестился, взял в руки икону Казанской Божьей Матери и поцеловал её.

– Нет, не моя это икона, – смиренно ответил старец. – Видимо правду бает твой келейник, а ты сразу взашей его. Негоже так, владыка.

Митрополиту нечего было ответить на такую отповедь и он, пряча глаза, так и уехал ни с чем. Но история на этом не кончилась. Через день к старцу снова пожаловал келейник митрополита. С собой у него была та самая икона Богородицы, завёрнутая в чистое полотенце. Келейник с порога бросился старцу в ноги и возопил:

– Прости меня, Фёдор Кузьмич! Прости, Христа ради! Не знаю, что нашло на меня. Бес, наверно попутал. Прости, если можешь!