Она не договорила, а матушка уже вырвала у неё Ша Цзаохуа.

— Ты, Лайди, меня этими своими подходцами не проведёшь, — гневно бросила она. — Только вспомни, как ты тогда подкинула мне её, словно щенка. Я жизни не жалела, чтобы вырастить её до сего дня, а ты, на тебе, явилась на готовенькое. При чём здесь Лу с Цзяном? Выдумки всё это! Матерью себя почувствовала? С Монахом Ша накуролесилась уже?

— Мама, он теперь командир бригады императорской армии, у него под началом тысячи пеших и конных солдат.

— Да плевать мне, сколько у него пеших и конных солдат и какой он там командир! Пусть сам за ребёнком явится, и скажи ему: всех кроликов, что он на деревьях развешал, я для него сберегла.

— Мама, речь идёт о жизни и смерти тысяч людей, дело серьёзное, оставьте уже свои глупости.

— Я полжизни прожила со своими глупостями, и мне нет дела до всех этих солдат с конниками и конников с солдатами. Одно знаю: я Цзаохуа выкормила и никому отдавать не собираюсь.

Тут старшая сестра выхватила у неё ребёнка, спрыгнула с кана и рванулась к выходу.

— Да как ты смеешь, черепашье отродье! — вскричала матушка.

Ша Цзаохуа заплакала.

Соскочив с кана, матушка бросилась вдогонку.

Во дворе послышались хлопки выстрелов. На крыше дома зашуршало, кто-то с воплем скатился с неё, глухо ударившись о землю. Через проделанную в крыше дыру посыпались комки земли и пробился свет звёзд. Во дворе началась суматоха, слышались выстрелы, клацанье штыков, крики:

— Не дайте им уйти!

Прибежала дюжина подрывников со смоченными в керосине факелами, и во дворе стало светло как днём. В проулке у дома тоже раздавался гул мужских голосов.

— Вяжи голубчика, теперь не убежишь, приятель…

Появился командир отряда. Он подошёл к Лайди, которая сжалась в углу у стены, крепко обняв плачущую Ша Цзаохуа:

— Ну разве так можно, госпожа Ша?

Матушка выбежала во двор, а мы прилипли к окну, глядя во все глаза на то, что там творилось.

Рядом с дорожкой лежал изрешечённый пулями человек. Он истекал кровью, она вилась змейками во все стороны. Тошнотворный запах ещё тёплой, пузырившейся из ран крови смешивался с резким запахом керосина. Человек был ещё жив, одна нога у него подёргивалась. Он грыз землю, ворочая шеей, но лица было не видно.

Листья на деревьях смотрелись как кусочки золотой и серебряной фольги. Рядом с командиром отряда стоял немой со своим бирманским мечом и что-то мычал, размахивая руками. Выбежала Птица-Оборотень — хорошо хоть накинула армейскую тужурку: она доходила ей до колен, но грудь и живот были едва прикрыты. Стройные белые лодыжки. Мускулистые икры с гладкой кожей. Полуоткрытый рот. Словно помешанная, она переводила глаза с одного факела на другой. Солдаты ввели во двор троих людей в зелёном. Один, смертельно бледный, раненный в предплечье, был весь в крови. Второй шёл, подволакивая ногу. Третий изо всех сил пытался поднять голову, но ему не позволяла этого сделать захлёстнутая на ней верёвка, которую тянули вниз несколько дюжих рук. Следом вошёл комиссар Цзян. Обмотанный куском красного бархата, фонарик в его руке светился красным. Босые ноги матушки звонко шлёпали по земле, затаптывая бугорки, проделанные дождевыми червями.

— Что здесь вообще происходит? — без тени страха обратилась она к командиру отряда.

— Это, тётушка, не ваше дело, — ответил тот.

Старательно кутая фонарик в красную тряпку, комиссар направил его в лицо стоявшей рядом Лайди, стройной, как тополёк.

Матушка подошла и, просунув руки под Ша Цзаохуа, вырвала её у дочери. Малышка прижалась к матушкиной груди, и та стала баюкать её:

— Хорошая моя, не бойся, бабушка с тобой.

Плач ребёнка затихал, и вскоре слышались лишь редкие всхлипы.

Руки старшей сестры словно продолжали держать ребёнка. Она будто окаменела, вид у неё был жуткий: побелевшее лицо, застывший взгляд. Под зелёной формой мужского покроя высоко вздымалась полная грудь.

— Мы, можно сказать, делаем для вас всё возможное, госпожа Ша, — обратился к ней Лу. — Вас не устраивала наша реорганизация, но мы и не настаивали. Но идти под японцев не следовало.

— Это ваши мужские дела, — презрительно усмехнулась старшая сестра. — Зачем рассуждать об этом со мной, женщиной?

— А мы слыхали, госпожа Ша — начальник штаба бригады? — вставил комиссар.

— Я знаю только, что мне нужна моя дочь. Если вы мужчины, идите и сражайтесь. Благородный муж не станет брать в заложники маленького ребёнка.

— Здесь вы, госпожа Ша, ошибаетесь, — возразил комиссар. — Мы к маленькой барышне, можно сказать, со всей заботой. Это и ваша мать может подтвердить, и младшая сестра. Да и небо и земля тому свидетели. Мы любим ребёнка, и всё, что делаем для него, направлено на одно: мы не хотим, чтобы у такой милой девочки и отец, и мать были предателями.

— Я не поняла ничего из того, что вы здесь наговорили, так что не тратьте слов. Раз уж я попала к вам в руки, делайте что хотите.

Тут вперёд выскочил немой. В свете множества факелов он выглядел особенно высоким и грозным. Обнажённый смуглый торс поблёскивал, будто смазанный барсучьим жиром. Гы-ы-ы — гы-ы-гы-ы — вырывалось у него из горла; волчьи глаза, нос как у борова, уши как у обезьяны — жуткая образина. Подняв над головой здоровенные ручищи, он сжал кулаки и описал круг перед собравшимися. Сначала пнул лежащего возле дорожки мертвеца, затем подскочил к троим пленным и поочерёдно обрушил на них удары кулачищ. Каждый удар сопровождался яростным гыканьем. Потом он закатил каждому пленному ещё и по оплеухе. Гы-ы-ы! Гы-ы-ы!! Гы-ы-ы!!! — раз от раза сильнее. Пленный, которому не давали поднять голову, после такого удара мешком осел на землю.

— Пленных бить нельзя! — строго остановил немого комиссар Цзян.

Тот оскалился в ухмылке, указал на Лайди, потом себе на грудь. Подойдя к ней, схватил левой рукой за плечо, а правой стал жестами что-то показывать толпе. Птица-Оборотень продолжала заворожённо смотреть на колеблющееся пламя факелов. Лайди подняла левую руку и закатила немому звонкую пощёчину. Он отпустил её плечо и стал в недоумении тереть правую щёку, словно не в силах понять, откуда этот удар. Правой рукой сестра заехала ему по другой щеке. На этот раз и сильнее, и звонче. Немой аж покачнулся: сестра вложила в этот удар столько ярости, что от отдачи даже отступила на шаг. Ивовые листки её бровей взлетели вверх, удлинённые, как у феникса, глаза округлились, когда она процедила сквозь зубы:

— Сестрёнку мою обесчестил, скотина!

— Увести её! — приказал Лу. — Предательница, ещё и руки распускает!

Подскочившие солдаты схватили Лайди.

— Какая же ты глупая, мама! — кричала она. — Третья сестрёнка — феникс, а ты отдала её за немого!

В это время во двор влетел запыхавшийся солдат и доложил: