Ответа не было. Размечтавшийся Гриша и не заметил, как за окнами стало понемножку светать, а вконец измотанная долгим разговором Нина заснула, слегка склонив свою прекрасную головку на его костистое плечо. Гриша замер и боялся пошевелиться от обрушившегося на него счастья.

5. И СНОВА НА БОСПОР

Судя по итинерарию — указателю дорог, который был с собой у Епифания, они подошли к устью реки, впадавшей несколькими своими протоками и в Понт, и в Меотиду, и в Киммерийский пролив, образуя множество островков, так что им постоянно приходилось искать удобные броды, чтобы дойти наконец до какого-нибудь портового городка и переправиться на Таврический берег. У этой реки в дорожнике Епифания было сразу несколько названий: Ипанис, Антикит, Псатис, Куфис, Укрух. Было совершенно непонятно, называется так сразу вся река или какие-то из её рукавов каждый по отдельности носят эти причудливые имена. Ещё более диковинными были названия островов между ними: Турганирх, Царбаганий и ещё один, чьё имя ни один грек не смог бы произнести ни за какие деньги.

Осторожно двигаясь вдоль морского побережья, Епифаний и Иаков оказались на плоской равнине, покрытой уже полностью выжженной солнцем травой, хотя было только начало лета. После странствий по горам Пафлагонии и Понта, Иверии и Сусанин, Авасгии и Зихии студиты никак не могли привыкнуть к открытым до самого горизонта пространствам суши, но на островках Азиатского Воспора, где в древности жили загадочные синды и меоты, и эта земля стала вдруг уходить из-под ног: острова сужались, сужались — и исчезали в море, поэтому монахи постоянно возвращались назад в поисках такого острова, который был бы населён людьми, лучше — христианами, а их тут не могло не быть, потому что в Никопсии, главном городе Зихии (его Епифаний с Иаковом покинули больше недели назад), было несколько церквей и даже епископ, который не подчинялся иконоборцам, ибо племена зихов не были подвластны ромейскому василевсу, но платили дань царьку авасгов. Несомненно, эти варварские народы впервые услышали Слово Божие из апостольских уст, ибо не только апостол Андрей прошёл через их земли, но и Симон Кананит: в Никопсии местные монахи, из народа с загадочным именем «касахи», показывали им его гробницу и даже открывали раку, в которой действительно были его мощи. Что это именно его мощи, было несомненно, потому что на раке виднелась старая полустёртая надпись: «Симон Кананит».

— Что это за город там впереди, на севере? — радостно спросил Иакова Епифаний, когда после блужданий по одному из островов, где кругом булькали чёрной грязью холодные вулканы, они наконец достигли каких-то строений.

— Кто его знает, отче… В нашем дорожнике так путано всё описано, что никак не разберёшь, где в этих местах какие города. А городов тут много, и почти все греческие, будто это никакая не болотистая пустыня, а окрестности Константинополя! Слушай: Киммерик, Ахиллея, Патрей, Корокондама, Ермонасса, Апатур, Кипы…

Войдя в городишко, расположенный на берегу то ли пролива, то ли залива, студиты не сразу нашли кого-нибудь, кто бы смог ответить им по-гречески. Жили в том городе сплошь рослые аланы — несколько закованных в железную броню аланских всадников попались им по дороге в порт, — какие-то неведомые папаги да хазары — страшные, раскосые, надменные, от них пахло бараньим жиром и веяло необузданной варварской силой. Над портом, затерянная среди нагромождений глинобитных домов, стояла каменная, но сильно облупленная церквушка, в чьи двери Иаков никак не мог достучаться. Из соседнего домика, прилепленного вплотную к церкви, такого же скособоченного, как и все остальные, вышел старый священник-алан, который сразу залепетал по-гречески, но оказалось, это были сплошь одни слова из богослужений, но что они значат, алан вряд ли понимал, да и на все вопросы Епифания отвечал то ектеньями, то отпустами.

— Вот неуч! — горестно воскликнул Епифаний. — Затвердил наизусть, как попугай! — И только одно простое слово услышали студиты из его уст, его он повторял между «Господи помилуй» и «Святый Боже»: «Сноха, сноха».

И действительно, через некоторое время из того же дома вышла молодая женщина с младенцем на руках: видимо, это и была его сноха, лазка, родом из окрестностей Трапезунта, потому и смогла она ответить на расспросы уставших путников.

— Как же называется, сестра, ваш город?

— Знаю только, как его теперь хазары зовут — Таматарха. А раньше, до хазар, тут, кажется, и греков было больше, сейчас вообще несколько старух осталось.

— Та Матарха? — переспросил Епифаний. — А где же эта?

— Да нет, ты не понял. Город так и называется: Таматарха.

— Это они точно что-то перепутали. Ох, Иаков, не указан в нашем дорожнике такой город… Уж не занесло ли нас с тобой на край света?

— Какой же это край света! — всплеснула руками лазка. — Край-то света дальше, туда на Север, где живут одноглазые люди в ледяной пустыне. А вон на том берегу пролива — видите противоположный берег? — там большой город Воспор — поглядите туда, его хорошо видать отсюда, — там есть греки, есть епископ… Замолчи, Андрей! — прикрикнула она на раскричавшегося младенца.

— Какое хорошее имя у твоего сына, — умилился Епифаний.

— Уж не знаю… Это отец его настоял, чтоб его так назвали. Чем ему так святой Андрей приглянулся, ума не приложу.

— Как чем! Первозванный апостол, обошёл вокруг весь Понт. И через ваши края проходил, между прочим.

Тут старый алан, воздев к небу палец, забормотал:

— Святый Андрее!.. Святый Андрее!.. Моли!.. Бога!.. А!.. Нас!.. Та-а-ман-Та-аркан!

— А это он уже на хазарский перешёл, — пояснила сноха. — Так хазары произносят название этого города.

Под вечер, в тумане, на утлом пароме студиты переправились на европейский берег Киммерийского пролива, в город Воспор, некогда славный, но ныне находившийся под игом хазар. Но именно поэтому там вовсе не оказалось иконоборцев. Старый епископ Колимвадий, поставленный на воспорскую кафедру ещё патриархом Тарасием, не принял посланцев иконоборческого патриарха из Константинополя, отъехав на богомолье в дальний монастырь на ту сторону пролива. Поскольку же тошно и страшно было посланникам оставаться надолго в этом полуварварском городишке, куда вот-вот нагрянет жестокий хазарский каган, то вернулись они восвояси, так и не объявив Колимвадию о запрете почитать иконы. Конечно, все в городе знали, зачем к ним прибыли константинопольские гости, но виду не подавали, а появление императорских гвардейцев, которые могли бы схватить епископа и верный ему клир, в хазарских владениях было невозможно.

В церкви Святых Апостолов Епифания встретил, словно зная о его прибытии, выбранный в новые епископы ипопсифий Георгий, которому предстояло рукоположение, ибо Колимвадий был уже очень стар. Но как тут рукоположишься, когда патриарх — еретик? Впрочем, и Георгий, и весь клир очень любили старика, и воспоряне гордились его учёностью, поговаривая даже, что тот знает целых десять языков, но сосчитать их никто был не в силах, потому что столько и представить себе невозможно.

— Мир вам, братия студийские! — приветствовал гостей Георгий. — Были здесь незадолго до вас письмоносцы отца Феодора, с коими общались вы ещё в Никопсии, по пути в сей богохранимый град. И слышал я, что собираете вы предания о святом всехвальном апостоле Андрее, который ходил проповедовать к скифам. Сие занятие весьма похвально, и я удостоверяю, что воспоряне ревностно чтут память святого Андрея, коего проповедь евангельская навеки запечатлелась в сердцах наших.