«Итак, посему нельзя предпочесть одного из боговидцев другому, что все они усовершенствованы единою благодатию, подобно многоценным жемчужинам или ценным каменьям, равноценно вплетённым Царём Небесным в единый сверхценный венец славы; поскольку же все они, как совершенные овны, суть вожди овец Пастыреначальника, равно по богоначальному слову облеклись Святым Духом, то, каждый отсюда получив по жребию особую часть вселенной, отправились, служа благовестию, к своему апостольскому уделу.

Ты же, честнейший для меня Андрей, богодостойное дело, истинного мужества образец, алмаз твёрдости, образ терпения, камень после Камня, после Христа тотчас непоколебимое основание Церкви, получив себе в удел север, иверов и сарматов, тавров и скифов и обходя все страны и города, те, что к северу от Понта Эвксинского, и те, которые лежат к югу от него, ты тёк, славя в глуши Иисуса. Ты прекрасными стопами тёк, благовествуя о Христе — как полный света и будучи сам светом к омрачённейшим; как кротчайший — к необузданнейшим; как добрейший — к суровейшим и жесточайшим. Великолепие добродетели и слава святости твоей настолько превосходны, насколько известны свирепость и зверовидность этих народов.

«Познал, — ведь сказано, — Господь своих», — и зная, кто к какому служению способен, и вместе незримо заботясь о каждом с самого его зачатия и соответственно намерению каждого даруя Своё благоволение, Он направляет каждого к собственному совершенству. Он, пребывая и с тобой у отдалённых и омрачённейших, ниспослал им умственное озарение. Ибо, словно облаком света, облаком лёгким и таинственным, находясь в сознании и придя к этим непросвещённым народам, Он открыл им чрез тебя соответственный им и, как было возможно, луч богопознания».

Или был у него ещё в проповеди такой изысканный пассаж:

«Но каков способ сосуществования человеколюбивейше-го с бесчеловечнейшими? Прежде всего языком, подобным их варварскому наречию, привлёк он к себе их грубый слух, ибо подобное по природе своей следует за подобным. Посему и Дух сошёл на апостолов в виде языков, и, прежде других знамений, у них произошло разделение языков — так дикие души смягчаются скорее словесным общением, нежели всеми другими чудесами. Таким образом, соединяя с тождеством речи благовидность нрава, нежность и кротость и смягчая их грубость, дикость и жестокость, он мало-помалу привлёк их к себе…

Так великий апостол, обходя северные края, насаждал среди них горы Сионские. Ибо у кого был след прямоты, у кого присутствовала частица здравого ума и смысла, видя человека, и светлостью разума и совершенством жизни превосходящего их настолько, насколько они сами считали себя выше зверей и тварей, приклонили свой рассудок и притекли к проповедуемому им свету и просвещаемые словом благодати, и очищаемые водою возрождения, и исполняемые Духом всыновления, — те образовались в святые церкви Всесвятому».

Да, что уж говорить, удавались Никите торжественные речи, и он, небогатый провинциал, даже научился зарабатывать себе этим на хлеб. Но сейчас дело обстояло иначе: требовалось не только прославить Первозванного ученика Христова, но и встроить в эту проповедь само родное село Никиты — затерянный в пафлагонской глуши Харакс. Похвалу этому селу, храму и своему деду Никита уже придумал и часто повторял в уме, постоянно оттачивая и шлифуя её стиль:

«Поскольку великий апостол благочестия старался останавливаться в многолюдных деревнях и городах: «Ведь в толпах, — говорил он, — обыкновенно находятся ищущие», — то, поплыв из Амастриды вверх по судоходной реке, называемой Парфений, он достиг селения Харакс, который называется так в соответствии со смыслом сего имени, ибо подобен некоему обстроенному и укреплённому отовсюду городу. Ведь он окружён и ограждён, словно изгородью и укреплениями, двумя реками: с юга — именуемой за её буйность Ликом (волком), а с северной стороны — называющейся за свою полноводность Лусой (омывающей); приятным и радостным для жителей делает он проживание там, особенно благодаря тому, что две эти реки соединяются и сливаются в одно русло у западного подножия этого селения и образуют вышеупомянутую реку Парфений. Большая по глубине, пространная по ширине и совершенно спокойная по тихому ходу течения, она от природы приспособлена для лёгкого движения большегрузных барок, наполненных всевозможными видами товаров, вверх, к одному плоскому и равнинному месту. К нему в определённое время каждого года, в месяц под названием лоос, или август, стекается множество людей от всех уделов Востока и Запада, собираясь словно на некое общее торжище, каждый продавая своё, обменивая и покупая необходимое. Однако не только тогда, но и во все другие времена года никогда не иссякает поток спешащих туда, ведущий же сюда тракт сохраняет подобие муравейника, так как одни приезжают, а другие уступают место прибывающим, и все они приносят обитателям немалую утешительную выгоду и пользу.

Прибыв сюда, высоко парящий и велегласный орёл евангельской проповеди возвестил слово благочестия и многих привлёк к познанию истины. Освятив здесь и некое молитвенное место, подходящее для устройства престола, он водрузил на нём животворящее изображение спасительного Креста. Там спустя короткое время местными жителями был построен во имя его храм, а в самом месте воздвижения Животворящего Креста поставили они честной образ, во всём подобный тому первому, апостольскому, кресту, верно написав его на стене. Образ этот сотворил и множество чудес, как рассказывают люди, хорошо его знающие и помнящие то древнее святилище, ведь незадолго до этого оно разрушилось из-за сырости и ветхости. И сей ныне видимый благолепный храм был вместо него воздвигнут в честь апостола неким достопамятным и вернейшим мужем, соименным Божиему дару — так Никита зашифровал имя своего деда Феодосия, — который почтён достоинством иллюстрия и многих превосходит счастием в жизни, равно как и украшен благородством нравов и отличается благочестием и набожностию».

Но похвала родному Хараксу выглядела бы не слишком убедительной, если бы Никита не вписал это селение в маршрут всего проповеднического странствия апостола Андрея. А вот с этим выходила загвоздка: ему никак не удавалось найти такое жизнеописание апостола, которое содержало бы упоминание его пафлагонской родины и которое можно было бы риторически переложить. Поэтому-то Никита и отправился сегодня в Патриаршую библиотеку: он знал от своего учителя Арефы, что там должен быть какой-то кодекс с древними деяниями святых апостолов — их покойный патриарх Фотий хоть и ругает за стиль и нелепости, но кроме них наверняка нигде более про его родную Пафлагонию и не говорится. А вместо этого бестолковый библиотекарь принёс ему какие-то байки о говорящих зверушках — будто во всей величайшей библиотеке мира нельзя было найти чего посерьёзнее!

По правде сказать, в церковной части книгохранилища Никита был не силён; другое дело — Октагон со «внешней мудростью». Сколько счастливых часов проведено здесь! Не только Гомер и Платон нашли здесь приют, но и такие редкие и малоизвестные писатели, как Скимн Хиосский или Скилак Кариандский. Их Никита переписывал собственноручно на листы белоснежного, «девичьего», пергамена, копируя текст со старого, рассыпавшегося на части папирусного свитка. «Метахарактеризмос» — так вычурно именовал это великое благодеяние для всего человечества Никитин учитель Арефа, ныне митрополит Кесарии Каппадокийской. После того как старые свитки, быть может, написанные ещё в апостольские времена, были бережно «мета-характеризованы» на свежий и прочный пергамен, они были уже никому не нужны и постепенно истлевали, крошились в труху и сыпались с полок на головы читателям.