Карточный столик покрыт был теперь скатеркой с фестонами по краю. На скатерти лежали Кларины белые перчатки и голубая сумочка и ждали. Они всё лежали и ждали, начеку, ничуть не унывая, – даже тогда, когда сама она потеряла всякую надежду.

Клара будто жила сразу в двух мирах, в двух разных измерениях времени: один мир замкнут в рамках ее комнаты, магазина, где она служила, аптеки, куда забегала перекусить, и уже наизусть знакомого ей Тинтерна; в другом, беспокойном, беспорядочном, взад и вперед метался Лаури, ненасытно добиваясь чего-то, от нее скрытого. Лаури она не понимала, но смутно узнавала в нем что-то безжалостное, резкое. Эта резкость ощущалась и в ее отце, но в Лаури она проступала куда отчетливей.

– И на черта он тебе сдался? – твердили Соня и Джинни.

Клара ничуть не скрывала, что влюблена без памяти, и раздосадованные подруги подолгу ей доказывали, что Лаури того не стоит. Клара бывала у Джинни в доме, играла с младенцем – и вдруг ее как громом поражало: чудилось, что это ее малыш и отец малыша – Лаури, но он вечно где-то скитается, он даже не узнает собственного ребенка… Никакой он не отец! Страшное предчувствие леденило Клару, словно она наклоняется над пропастью и вот-вот упадет. Не то чтобы она боялась потерять власть над собой или не понимала что к чему; как и все, кого она знала, она не вдавалась в рассуждения о том, что в жизни настоящее, а что нет. Ее пугала лишь глухая, подспудная уверенность, что самые заветные мечты грубо ее обманывают. Она ненавидела это в себе; в мыслях что-то заедало, они без толку крутились на одном месте, и в ее несложной жизни разом все перепутывалось.

– Моя мать до самой смерти только работала да детей рожала, – говорила она. – По мне, все лучше, только не это.

Но она не очень верила в то, что говорила.

Она любила малышей Джинни, привязалась и к Джинни, и даже к ее мужу Бобу, ему было года двадцать два, а он на время остался без работы. Он продавал бензин на заправочной станции, и эта станция недавно сгорела. Джинни была женщина пылкого нрава, из тех, что во всем хватают через край, не знают меры ни в еде, ни в нежных чувствах, ни в гневе; круглым румяным лицом она напоминала Кларе молодых девчонок с полей и ферм, сколько она их перевидала из окошка автобуса на захолустных проселках. Муж Джинни отличался худобой, ходил и двигался как-то рывками. А когда молча, неподвижно сидел и смотрел на своих детишек, никто бы не догадался, что он такой быстрый и нетерпеливый.

– Вот добуду у одного парня машину, – как-то похвастал он и для пущей выразительности ухватил Клару сзади за шею.

Он поцеловал ее, и она в страхе подумала – вдруг Лаури узнает!

– Очумел, что ли? – прикрикнула она и скорчила гримасу, будто отведала какой-нибудь дряни.

Должно быть, все они полюбили ее за то, что она ничего и никого не принимала всерьез – ни мужа Джинни, ни других, кто к ней приставал, женатых и неженатых… как будто из-за своей безрассудной и безнадежной любви она стала со всеми добрей и мягче.

Чем меньше она видела Лаури, тем больше о нем думала. Так живо представляла себе его лицо, голос, что, когда он наконец приходил, он даже казался не таким настоящим. Чувство было такое, словно она уже и любила его, и замужем за ним была, и терпеливо прожила с ним долгую жизнь, а он все остается молодым и равнодушным.

– У меня уже есть дружок, – объясняла она тем, кто пробовал за ней ухаживать, и ей не очень верили. Но ей и в голову не пришло выставить эту не слишком надежную защиту против человека, что подвез ее после свадьбы Кэролайн… а через несколько дней он вдруг заявился в магазин. Она даже не подумала дать ему от ворот поворот, ведь он не такой, как другие. Уж наверно, ему от нее ничего этого не надо.

– Давно ли вы здесь живете вот так, одна? – спросил он.

Клара ответила, машинально вертя в руках блестящие ножницы. Перед такими людьми – перед теми, у кого есть «собственность», – она всегда и робела, и чуть-чуть ощетинивалась; она чувствовала: то, что дает ей власть над мужчинами попроще, на этого не подействует.

– И вы в самом деле живете одна?

– Я уже взрослая, – сказала Клара. Откинула волосы со лба и встретила твердый, в упор, взгляд его непроницаемых серых глаз. – Сама о себе забочусь.

– Ходите вы в церковь?

Она равнодушно пожала было плечом, но спохватилась – про веру и церковь лучше не говорить ничего худого, как бы это ей после не повредило.

– Ну-у, мои в церковь не ходили.

– Очень печально. – Его руки спокойно, неподвижно лежали на прилавке. Клара всегда такое замечала: ее-то руки ни минуты не оставались в покое, Лаури всегда нетерпеливо барабанил пальцами. Соня вечно теребила и поправляла волосы. – В таком возрасте необходимо, что бы вами руководили. Для вашей жизни необходимы религиозные основы.

– Да, сэр, – сказала Клара.

Меж бровей у нее прорезались две чуть заметные черточки. Как-то все получалось нескладно. Она прибавила:

– Но я могу и сама о себе позаботиться. – Теперь вышло чересчур воинственно, и она постаралась смягчить сказанное; густые волосы тяжелой волной ложились ей на плечо, она перекинула их за спину, сказала кротко: – Там, у нас, всяк сам справляется, сызмала приучаемся.

Он наклонился к ней ближе, словно не расслышал.

– Где это – у нас? Откуда вы родом?

Клара прикусила губу. Едва сдержала улыбку.

– Да так, ниоткуда. Отовсюду. – Получилось кокетливо, но она не хотела кокетничать и, чтоб он это понял, серьезно и прямо поглядела ему в лицо: – У нас нет дома, мы сезонничаем.

Он промолчал – значит, понял, о чем речь. Потом сказал сурово, как старший:

– Люди должны были основательнее вам помогать. Общество не исполнило своего долга перед вами.

– Общество?

– Таких девушек, как вы, должно быть, сотни… – Он слегка покраснел. – Вы учились в школе?

– Да вот, одна женщина приходила, из школьного управления или как его, не знаю, спрашивала меня про всякое. Спрашивала, была ли я этот год у доктора, и у зубного, и еще чего-то. Кто-то говорил, меня могут отсюда забрать и засадить в какой-то приют, что ли, или в исправительный дом… только ничего они не могут, потому как я уже взрослая. Не могут, правда?

– Не знаю.

Этот ответ ее немного разочаровал.

– Ну так вот, не надо мне никаких приютов с другими девушками. Я хочу жить как живу, на свободе, и ну их к чертям, благодетелей с подачками. Мои родные подачек сроду не брали. Мой папка…

– Я с окружным управлением по делам просвещения не связан, – поспешно вставил он.

– Ну, тогда ладно. Я просто так говорю.

Клара опустила глаза. Он глубоко вздохнул. Клара чувствовала – все, кто есть поблизости, либо следят за ними, либо старательно отводят глаза, но это ничуть не сближает их обоих. Они стоят каждый сам по себе, обоим неловко, и каждый немного злится, будто другой его каким-то образом подвел.