Кристина раскрыла рот, чтобы объяснить, что она вообще еще не раздевалась и что собиралась опустить жалюзи, как только застелит кровать, и что квартира на двенадцатом этаже вообще никому не видна, но из горла ее не вылетело ни звука. Тело само приняло решение. Оно прежде разума осознало, что слова не помогут.

— Нечего стоять и пялиться. Ложись давай. И заруби на носу, потаскуху в своем доме я терпеть не стану. Живешь у меня, так и веди себя по-людски...

И все-таки первые месяцы Астрид казалась совершенно нормальной, разве что малость непредсказуемой. Утром она вставала по будильнику, ставила кофе, умывалась и чистила зубы, будила Кристину и готовила завтрак. По вечерам сидела перед телевизором в гостиной, пока Кристина делала на кухне уроки. Иногда выкрикивала короткие команды: она хочет кофе, или попарить ноги, или пачку сигарет, и Кристина неслась с электрочайником, наливала воду в пластмассовый тазик или бежала вниз в киоск за сигаретами. Но в гостиной никогда не задерживалась, и едва желание Астрид оказывалось выполненным, снова уходила, пробормотав что-то насчет уроков и сочинений, снова садилась за кухонный стол.

Слишком много говорить при Астрид было рискованно. Никогда не знаешь наверняка, какое слово или тема зажжет в ее глазах этот блеск, холодный блеск, по которому Кристина безошибочно понимала: все, теперь — потупить взгляд и прикусить язык. Слово «сумасшедший» произносить было нельзя, даже если кто-нибудь из презираемых Астрид учителей и в самом деле вел себя как сумасшедший. Еще нельзя было упоминать Тетю Эллен и Муталу, а также задавать Астрид вопросы про ее жизнь или про того мужчину, который некогда наградил ее ребенком. Помимо этого, действовал тотальный запрет на любые разговоры, так или иначе связанные с такими предметами, как лекарства, пожары и маленькие дети.

Молчать как раз было не так уж сложно, сложнее — уследить, чтобы Астрид не померещилось, будто ее критикуют. Если Кристина чересчур усердно вытирала пыль, или пылесосила, или вытряхивала переполненные пепельницы на глазах у Астрид, то реакция могла последовать незамедлительно. Однажды Астрид высыпала окурки и кофейную гущу на ковер в гостиной, другой раз ткнула Кристине в лицо свои грязные трусы, которые та имела дерзость поднять с пола в передней. Но до подобного доходило редко. Чаще она просто ругалась. Но большего и не требовалось, достаточно ей было повысить голос, чтобы в нем появилась хотя бы одна пронзительная нота, как Кристина бледнела и выпускала из рук тряпку или пылесос. Перемирие было нарушено, когда Кристина, промаявшись несколько недель, от страха осмелилась рассказать, что нашла себе другую работу на лето, не ту, что приискала ей Астрид.

Даже предварительная выволочка длилась дольше обычного. Если Кристина не постыдилась плюнуть ей в душу и предпочла фабрике госпиталь, то и она, Астрид, сумеет плюнуть в ответ. Она мерила шагами гостиную, куря сигарету за сигаретой, и говорила, говорила... В больницах работают одни дамочки-белоручки, вот, значит, и Кристина в барышни подалась... Избалованная зазнайка, аж смотреть тошно. Но имейте, дамочка, в виду: еда и квартира стоят для дамочек ровно столько же, сколько для простого народа. Так что ежели вам так хочется горшки выносить, соизвольте платить за стол и жилье летом ровно столько же, сколько в зимние каникулы. У Астрид, к вашему сведению, нет денег на всякие дамские причуды, ей в отличие от этой Эллен никто не платит за то, что она заботится о Кристине. А не нравится, так и скатертью дорожка, она, Астрид, с четырнадцати лет сама себя обеспечивала и комнату в пансионе снимала. Кристина и так уж перешла в реальный класс гимназии, чего ей, Астрид, вообще не светило, хоть она и была лучшей в классе, да и в школе тоже лучшей. Кстати, со студенческим экзаменом номер не пройдет, нечего нос задирать. Это Кристине все чертовка Эллен нажужжала, да еще вдобавок наплела небылиц про Астрид. Неужто Кристина такая дура, что думает, будто Астрид ничего не понимает? Да ясное дело, дура, дура и лентяйка, вот она кто. Куда ведь удобнее в школе задницу просиживать с другими бездельниками, чем своими руками зарабатывать себе кусок...

Фиолетовое небо за окном гостиной делалось темней и словно бы глубже. Кристине казалось, она тонет в нем, хотя на самом деле она сидела в это время в гостиной Астрид, выпрямясь и сцепив пальцы. Стая из сотни черных птиц проплыла в сторону заката, потом в секунду развернулась в едином отлаженном движении и изменила направление полета. В следующий миг Кристина вперила взгляд в Астрид и впервые, без всякой робости, стала ее разглядывать. Длинное костлявое тело, совсем не похожее на ее собственное, да и длинный подбородок и немного крючковатый нос ничуть не похожи на ее собственный нос и подбородок. Мы даже не родственники. Все это нелепое недоразумение.

Астрид застыла:

— Чего вылупилась? Ты хоть слышишь, что я говорю?

Ее руки тряслись, когда она подняла их и сжала кулаки перед самым Кристининым лицом. В левом углу рта выступила слюна.

— Ты слышала хоть слово, что я сказала? Я говорю, что не желаю больше на тебя горбатиться!

Кристина отвела ее кулаки в сторону и поднялась, поражаясь собственному спокойствию:

— Сколько ты хочешь?

Кулаки Астрид, разжавшись, упали.

— Чего?

— Сколько ты хочешь?

— Ты о чем?

— Сколько ты хочешь, чтобы я платила в месяц?

Астрид разинула рот. Кристина быстро подсчитала в уме, с устным счетом у нее все было в порядке.

— Ты получила сто двадцать семь крон в зимние каникулы. Это три недели. Стало быть, стоимость жилья и еды в этом доме — сто шестьдесят шесть крон в месяц. Я смогу заплатить столько же и в летние каникулы, я получу даже на двадцать пять крон больше. А осенью ты будешь получать пособие на мое обучение, это четыреста двадцать пять крон за семестр. Значит, я останусь должна тебе двести тридцать девять крон в семестр или пятьдесят девять крон и — погоди-ка — семьдесят пять эре в месяц. Обещаю — ты их получишь.

С поднятой головой она пошла из гостиной на кухню, открыла кран и достала стакан из буфета. Какое потрясающее чувство! Ее мозг был так же холоден и ясен, как вода, текущая в стакан. Но жажда, о боже, какая мучительная жажда...

Она уже было подняла стакан, чтобы отпить воды, когда пинок Астрид заставил ее шатнуться. Стакан выпал у нее из рук и упал на зеленый пластиковый коврик, но не разбился, просто покатился за край коврика и дальше, по линолеуму, пока не закатился под стол.

— Заруби себе на носу, — сказала Астрид, перебирая своими синеватыми пальцами, прежде чем изо всей силы вцепиться Кристине в волосы. — Когда мне дают пинка, я отвечаю тем же...

Кристина закрыла глаза, собираясь с мыслями. Значит, однажды это уже было. А иначе почему ей так знаком этот привкус крови во рту?

Кристина выключает верхний свет, закрыв дверь за последним пациентом, и опускается на стул. Надо дать глазам немножко передохнуть, они очень устали. Она вообще устала: вот-вот эта бессонная ночь накроет ее, как огромная волна...