Мои сестры стоят в Прибрежном парке. Там темно. Сквозь купы деревьев не пробивается ни свет уличных фонарей, ни всполохи синей мигалки «скорой помощи».

Они стоят плечом к плечу, глядя, как санитары со «скорой» укладывают тело Хубертссона на носилки. Никто из них не плачет, никто ничего не говорит, но Маргарета вдруг стремительно нагибается и подтыкает край одеяла, будто испугавшись, что Хубертссон замерзнет. Когда она выпрямляется, Кристина торопливо хватает ее за запястье и тихонько пожимает, Маргарета смотрит на нее и другой рукой хватает запястье Биргитты. И вдруг словно одна мысль током пробегает по их соединенным рукам, на мгновение объединив всех троих.

— Он был последним, — говорит Кристина. — Теперь не осталось никого из взрослых, кто бы помнил нас детьми.

— Никого, кроме нас, кто бы помнил Тетю Эллен, — говорит Маргарета.

— Он ведь знал куда больше, чем мы думали, — бормочет Биргитта.

Маргарета пытается высвободить руку, но Биргитта не отпускает. Кристине не видно, как борются их руки.

— Мне бы так хотелось встретиться с ней, — говорит она. — Мы ведь теперь почти ровесницы. Хотелось бы сейчас, став уже взрослой, узнать ее... Мне иногда снится, что мы с ней сидим в кафе. Но говорю я одна. Она никогда не произносит ни слова.

Маргаретина рука больше не вырывается из Биргиттиной.

— Была ведь Пустая комната, — глухо говорит Маргарета. — Значит, было что-то, чего мы никогда не узнаем.

Слабая улыбка затрепетала на губах Кристины.

— Но мы ведь заполнили эту пустоту!

Биргитта чуть наклоняется вперед и сплевывает на гравий.

— Бывает пустота, которую невозможно заполнить, — говорит она. — Никогда. Как ни бейся.

Несколько секунд они стоят молча, пока санитары поднимают носилки с Хубертссоном и, кивнув троим незнакомым женщинам, идут к машине. И тут, как по команде, Биргитта отпускает руку Маргареты, а Маргарета — руку Кристины. Они не смотрят друг на друга.

— Можно поехать домой, в «Постиндустриальный Парадиз», и выпить чаю с бутербродами, — говорит Кристина, отводя белой рукой челку со лба, и манто колышется в такт ее движению. Повернувшись к сестрам спиной, она направляется к воротам парка и на ходу бросает: — Чтобы вам не уезжать натощак.

Маргарета, усмехнувшись, идет следом: намек понят.

— Премного благодарна, — обращается она к Кристининой спине. — Если это не слишком затруднит.

Биргитта, постояв, тоже бредет за сестрами. По дороге она раздраженно пинает гравий, шлепая своими туфлями от Минни Маус. Чаек с бутербродиками! Ну конечно! Лично она предпочла бы пивка.

Хубертссон сидит в тени на парковой скамейке. Лицо у него серьезное, но поза вызывающая — нога на ногу, правая рука — на спинке скамьи. А я все медлю в темноте, набираясь решимости. Ему меня еще не видно. Пока что он не видит меня иную — такую, какой я стала бы, сложись все иначе.

Там, на площади, мальчик бьет в барабан. Теперь звуки окрепли, властная дробь раскатывается по улочкам и переулкам Вадстены, отражаясь от крыши монастыря и от церковных стен, весенним ветром гудя над Вадстеной.

Но Хубертссон не откликается на зов, он не встает и не идет на Рыночную площадь. Он спокойно сидит на скамейке и ждет, когда я шагну к нему из темноты.