Книга по этике ему очень скоро наскучила и была возвращена на прежнее место — она оказалась еще более туманной и сложной, чем марксистский опус по экономике. Грэм сел на кушетку и посмотрел на часы. Было двадцать пять минут пятого. Подняв с пола папку, он положил ее на колени и уже собрался открыть, чтобы Сэра, войдя, застала его за изучением рисунков, а еще лучше — за нанесением последних штрихов: в папке на самом дне лежали карандаш и ручка. Но потом он передумал; в отличие от Слейтера, он был начисто лишен природной склонности к лицедейству, совершенно не способен войти хоть в какую-то роль. «Тебе бы на сцене выступать», — сказал он как-то Слейтеру, когда они сидели в баре «У Лесли» и пили чай с липкими, приторными пирожными.

— Это пройденный этап, — обиженно сказал Слейтер. — Я учился в театральном, но меня отчислили.

— За что?

— Переигрывал, — драматическим шепотом ответил он.

Грэм в очередной раз опустил папку. Ему не сиделось, он опять взглянул на часы и направился в кухню, к окну. Легкий ветерок мягко вздымал навстречу ему белые занавески. На улице, на углу Мэй-гуд-стрит, было совсем тихо. Несколько припаркованных машин, закрытые двери, по-городскому шероховатый свет летнего солнца.

В окно с жужжанием влетела муха, и Грэм некоторое время следил за ее полетом — она пронеслась над плитой, потом под плитой, помельтешила у двери холодильника, облетела круглый стол у окна, пересекла зигзагом пространство перед буфетом. В конце концов она опустилась на легкий пластиковый стул, придвинутый к столу.

Грэм наблюдал, как она чистит передними лапками голову. Потом взял со стола журнал, свернул его в плотную трубку и осторожно двинулся вперед. Муха завершила туалет и опустила лапки на пластиковую поверхность. Грэм остановился. Муха тоже застыла. Грэм приблизился на расстояние вытянутой руки. Он занес журнал над головой и прицелился. Муха не шевельнулась.

— Грэм, — позвала от двери Сэра. — Чем ты занимаешься?

— А, привет.

Сгорая от стыда, он вернул журнал на место. Муха улетела.

Сэра переоделась в мешковатый оливковогозеленый комбинезон, черную майку и розовые кроссовки. Волосы она стянула на затылке розовой лентой. Он еще никогда не видел ее с такой прической. Сэра будто стала еще стройнее и миниатюрнее. Белая кожа светилась в лучах солнца, проникавших через окно. Темные глаза под тяжелыми, как занавеси, веками рассматривали его из дальнего конца комнаты. Она надевала часы, прилаживая на запястье тонкий черный ремешок.

— Это ты пришел раньше времени или у меня часы отстают? — спросила она.

— Вроде бы я вовремя, — ответил Грэм, посмотрев на свои часы.

Сэра пожала плечами и направилась к нему. Грэм вглядывался в ее облик; он понимал, что никогда не сумеет нарисовать ее лицо так, как нужно, не сможет воздать ему должное. Ее черты были безупречны, точны, совершенны, отмечены неподражаемой элегантностью и простотой линий, словно вырезаны из лучшего мрамора, и в то же время в них таилось обещание такой мягкости, такой податливости любому прикосновению... Опять я смотрю в упор, опомнился Грэм. Сэра поднялась на кухонную приступку, все еще теребя ремешок часов, приблизилась к окну и выглянула на улицу, а потом повернулась к Грэму.

Поймав на себе ее взгляд, он почувствовал, что его оценивают; она глубоко вздохнула и кивком указала на разделяющий их стол.

— Посидим? — предложила она.

Вопрос прозвучал как-то чудно. Сэра отодвинула один из узких пластиковых стульев и села спиной к окну. Под ее взглядом Грэм тоже опустился на стул. Она положила распластанные ладони на стол. Он поступил точно так же, его руки едва соприкасались большими пальцами.

— Где же остальные участники нашего спиритического сеанса? — спросил он и тут же об этом пожалел.

Сэра улыбнула ему странной, блуждающей улыбкой. Грэм даже подумал, что она под кайфом — у нее был слегка растерянный вид, какой выдает человека, накурившегося травки.

— Не успела приготовить салат, — сказала Сэра. — Не возражаешь, если мы сначала поговорим?

— Не возражаю, — ответил Грэм, — говори. Что-то было не так. Ему сделалось не по себе. Сэра переменилась. Она все время смотрела на него все тем же отстраненным, незнакомым, оценивающим взглядом, под которым он чувствовал себя крайне неуютно, ему хотелось съежиться и отгородиться, замкнуться, перестать быть собой.

— Я много думала, Грэм, — медленно начала она, глядя не на него, а на свои ладони на черной столешнице, — о том, что ты... о том, как ты оцениваешь наши отношения.

Сэра стрельнула глазами. Он проглотил ком в горле. К чему она клонит? Что имеет в виду? Зачем это вступление?

— Как сказать... я...

Грэм лихорадочно пытался сообразить, что лучше сказать, но у него не было времени подготовиться, обдумать эту тему. Знать бы раньше — он мог бы провести этот разговор совершенно естественно и непринужденно, но так, с бухты-барахты... он смешался.

— Ну, приятные отношения. В некотором смысле, — ответил он.

Он следил за ее выражением, готовясь при первом же намеке изменить ход беседы в зависимости от того, что отразится на белом лице. Но Сэра не давала ему ни малейшего намека. Она все так же изучала свои бледные тонкие руки, и Грэм почти не видел ее глаз, скрытых под тяжелыми веками. Из квадратного выреза майки виднелся край шрама у основания бледной шеи.

— Я хочу сказать, все было просто здорово, — неуклюже продолжил он после некоторой паузы. — Понятно, что у тебя... ну... у тебя есть кто-то другой, но мне...

У него пересохло в горле. Слова не шли на ум. Что она с ним делает? Почему нужно это обсуждать? Какой в этом смысл? Можно подумать, его специально дурят, поднимают на смех; разумные люди в наше время не говорят вслух о таких вещах, правда ведь? На протяжении веков уже столько этой чуши было высказано, написано, перенесено на экран: романтические бредни, идеализм, наивность шестидесятых, изумленный пафос и новая мораль семидесятых... все было и прошло, люди теперь менее склонны к разговорам, более — к действиям. Когда-то он поделился этими соображениями со Слейтером, и тот согласился. В нынешней ситуации просматривается не то чтобы откат назад, а лишь краткая передышка — так мыслил Грэм. Слейтер же видел в этом признак близящегося Конца, но по сути дела он видел такие признаки во всем.

— Как тебе кажется, Грэм, ты меня любишь? — спросила Сэра, отводя глаза.

Он нахмурился. Но по крайней мере этот вопрос был задан напрямую.

— Люблю, — тихо сказал он.

Ответ прозвучал нелепо. Грэм хотел объясниться ей в своих чувствах совсем по-другому. Обстановка совершенно не располагала к признаниям: залитая солнечным светом комната, преграда в виде черного стола.

— Я так и знала, — произнесла Сэра, разглядывая свои тонкие белые пальцы. От звука ее голоса у него по коже пробежали мурашки.

— С чего ты вдруг решила об этом спросить? — Грэм постарался придать этим словам шутливый оттенок.