Итак, я впервые являюсь в дом, в «знаменитой» широкополой шляпе, с коробкой конфет, и подвявшим букетом цветов, которые мне подарили на выступлении.

И вот, «папа Вадик» (муж Ренаты — Вадим Ткаченко) расставляет стол, сын Митя что-то там сервирует… а Рената «делает разговор». Я при этом изображаюсь страшно культурной элегантной дамой, даже слегка чопорной. Кажется, даже в лайковых перчатках, которых сроду у меня не бывало.

Рената, которая волнуется и хочет «произвести на эту селедку впечатление», начинает рассказывать «про Тришку» (есть у нее такой уж точно смешной рассказ).

— И тут я вижу, что Динино лицо по мере повествования вытягивается, каменеет и теряет всяческое выражение улыбки. Я продолжаю… Рассказ к концу все смешнее и смешнее… Трагизм в глазах гостьи возрастает. Что такое, думаю я в панике, ведь точно смешно! Заканчиваю… И вы, Дина, замороженным голосом, сквозь зубы говорите: «Рената, какая же вы блядь!» — Ничего для первого раза, да? А?! (Ее любимый выкрик: — А?!)

— И когда я так осторожно говорю, что в моем возрасте это, пожалуй, уже комплимент… и интересуюсь, чем, так сказать, заработала столь лестное…

Дина сурово обрывает:

— Вы хотите сказать, что этот рассказ у вас не записан?

Я отвечаю — и этот, и все остальные.

Дина с каменным лицом: «Конечно, блядь!»

Самое смешное, что этот рассказ основан на моем действительном возмущении: каждый раз я — письменный раб, пленник кириллицы, — услышав очередной виртуозно детализированный, оркестрованный колоссальным голосовым диапазоном устный рассказ Ренаты Мухи, принимаюсь ругать ее:

— И это не записано?!

* * *

Второй рассказ — про то, когда я приезжаю в следующий раз, — еще более пикантный.

Вот Рената открывает мне дверь, и я спрашиваю с разгоряченным лицом:

— Рената, почему у вашего соседа яйца справа?

Якобы, я ошиблась дверью, мне открыл сосед на нижней площадке, и он был в трусах. И что в этом вопросе, якобы, никакого криминала нет. Оказывается, все английские портные — брючники, снимая размеры, спрашивают клиентов: вы носите яйца справа или слева?..

…На другое утро я ухожу, цветы оставляю, конфеты забираю с собой…

(В этом месте рассказа я всегда подозрительно спрашиваю: — Конфеты?! Забираю?! Как-то не верится. Это не про меня…)

Рената сразу поправляется: — Или оставляете… Конфеты, впрочем, говно, — кажется, «Вечерний Киев»… За вами захлопывается дверь, и тут мы слышим страшный грохот! Поскольку вы явились в каких-то умопомрачительных туфлях на гигантских каблуках, то вы и грохнулись как раз под дверью соседа с яйцами. И правильно! Нечего заглядывать, куда вас не приглашают!

* * *

— Понимаете, Дина, папа Вадик — большой математик касательно интегральных и дифференциальных эмпирей… Но вот когда кило рыбы стоит, положим 19 шекелей, и сколько тогда будет стоить полкило — этого он не может… А я могу только рыбу посчитать. Взять хотя бы эпопею с продажей квартиры. Дина, вы знаете, что такое маклеры — это племя особей, которые считают себя особыми психологами… Ну и Вадик осел под первым же маклером…

Тут надо отдать отчет, что квартира у нас плохая. Район тоже плохой. Вы знакомы с соседом, что живет под нами — тот, который с яйцами. Наверху живет алкоголик. Я не знаю, где он носит яйца, и даже не знаю — есть ли они у него.

Раньше там жила хорошая женщина, отошедшая от дел — ремесло ее было горизонтальным. Она была уже тяжело немолода. Приезжала на такси, и у дома говорила таксисту, что денег у нее нет, но если он хочет, она может расплатиться иным способом. А таксисты, знаете, Дина, они легки на подъем… Во всяком случае, когда человек на время поднимается, и потом спускается — я полагаю, он не ремонт ходил смотреть.

Так вот, сейчас в этой квартире поселилась марроканская женщина. Муж не обозначен.

— Это ужас! — говорю я искренне…

Рената умолкает и тяжело вздохнув, говорит:

— Да, Дина, это большой и страшный, и непредсказуемый ужас. Главное — непредсказуемый. Вот, положим, у вас горе: в квартиру по соседству въехала эфиопская семья. Это горе. Но предсказуемое горе: ну, там, они варят селедку, нежно кричат с утра до вечера пронзительными голосами, — все это привычно и понятно… А марокканская женщина… — помимо того, что она выбрасывает мусор из окна, — у нее такое племенное качество: она развешивает белье, не ведая, что на свете существуют прищепки. В связи с чем, ветер сносит подштанники и огромные бюстгальтеры вниз, все дерево под нашим окном увешано подштанниками.

Дина, вы помните такое произведение для детей — «Чудо-дерево?»

* * *

Рената преподает в университете в Беэр-Шеве. На какой-то мой невинный вопрос о работе следует мгновенная зарисовка про коллегу из Индии. Та ходит в черном сари, и сама очень черная.

— Оказывается, в Индии тоже есть евреи, и это, Дина, уже серьезно.

Так вот, эта еврейская индианка в зарисовке представляется абсолютной параноичкой.

Подходит она к Ренате и заявляет: «Рената, вы тут единственная леди! Остальные все — негодяи. Тут сплошной харасмент. А нас с вами преследуют из-за цвета кожи».

После этих слов Рената выдерживает паузу и говорит безмятежным голосом:

— Она абсолютно черная… Меня вы видели… И я совершаю ужасную ошибку, которую делать нельзя — я начинаю ее переубеждать и отговаривать от того, что все негодяи. Параноиков, оказывается, отговаривать нельзя. Надо соглашаться, — что харасмент, и все негодяи, и по цвету кожи…

«Ну, — говорит еврейская индианка, — посудите сами, как же не харасмент! Вот мы едем вчера в машине (завкафедрой, — вставляет Рената, — которая главная негодяйка, ежедневно после занятий развозит безлошадных педагогов по домам на своей машине, вероятно, из врожденной подлости), — и вдруг полицейский останавливает машину, и мне одной — мне одной! — говорит: у вас не пристегнут ремень!»

«Что вы говорите? Вам одной? Почему?»

«Потому что у других он был пристегнут…»

— Ну, и так далее… — вздохнув, завершает Рената.